Фанатка

Недотепа был отличным прикрытием: его можно познакомить с матерью, сослаться на встречу с ним, если хочешь улизнуть из дома в будний день. Вещицы, которые Анжела хотела себе купить, но не могла — как бы она объяснила, откуда у нее деньги? — сойдут за подарки от нового кавалера. Ну, в крайнем случае, взяла у него напрокат.

Анжела залилась краской, когда Келли принялась поддразнивать:

— У Анжелки есть любовник, у Анжелки есть любовник!

Однако ее яркий румянец не имел никакого отношения к недотепе; краску вызвала приятная мысль о том, насколько легче теперь будет чаще встречаться с Ричардом и заниматься всем тем, что он хочет.

Дина и Холливелл

Найти миллионера оказалось проще, чем она ожидала.

По крайней мере это доказывало, что в романе «Анжела по прозвищу Ангел» правды больше, чем вымысла. И объявление в газете все еще печаталось — слово в слово, как значилось у Питера в записной книжке. И телефонный номер был тот же: в романе Питер лишь слегка его изменил. Дина без колебаний набрала этот номер, ей ответили после второго гудка. Она солгала насчет своего возраста, и Холливелл назначил ей время. Что возраст приуменьшила, не страшно: при ее хрупком сложении и нежной коже, Дина легко могла сойти за шестнадцатилетнюю.

За ту, которая желает самого лучшего в жизни.

* * *

Он открыл дверь, прижимая к уху сотовый телефон. Телефон был черный, блестящий и казался естественным продолжением руки хозяина, как будто даже манжет на рукаве шили учитывая этот самый мобильник.

— Если вы, в свою очередь, пойдете на уступки, мы договоримся, — сказал Джеффри Холливелл и чуть отвел аппарат от лица, ожидая, что посетительница заговорит.

— Мистер Холливелл? — спросила она, глядя ему прямо в глаза.

— Ты, должно быть, Дина, — отозвался он, оценивая ее, словно пакет акций.

Она скромно кивнула.

— Созвонимся, — бросил он в трубку и сложил мобильник, сунул в карман, затем улыбнулся: — Ты пришла минута в минуту.

* * *

— Ты любишь вино? — Он подал ей бокал.

— Я могу научиться любить, — ответила она, пригубив.

— Хороший ответ, — он налил и себе, поднял бокал, рассматривая вино на свет. — Это «Палмер Бордо» урожая шестьдесят четвертого года.

— Оно старше меня, — заметила Дина с улыбкой, которая как бы говорила: «Ну и чепуху же я несу».

— Гораздо старше, — подтвердил Холливелл, покупаясь на ее очарование юности.

Дина снова пригубила вино:

— Можно спросить?

— Смотря что.

Она застенчиво прикусила нижнюю губу:

— Собственно, у меня два вопроса. — Она примолкла, отвела взгляд, изображая смущение. — А насколько вы щедрый?

Холливелл вынул из кармана пачку хрустких стодолларовых купюр, отсчитал двадцать пять бумажек и вложил ей в руку.

Дина притворилась, будто сумма ее потрясла. Глубоко вздохнула, как охнула, и отправила банкноты в сумочку.

— Удовлетворительный ответ? — спросил Холливелл.

Кивнув, Дина отставила бокал с вином и придвинулась к нему ближе. Провела рукой ему по груди, игриво подергала пуговицу на рубашке.

— А как сильно я должна любить приключения?

— Так, чтобы я никогда не услышал от тебя слово «нет».

Она потянулась его поцеловать.

— Еще один хороший ответ, — сказал Холливелл и привлек ее к себе, поцеловал, сжал в крепких объятиях — и вдруг дернулся, глаза широко раскрылись.

Он со всхлипом втянул воздух; что-то было неправильно, совершенно не так, как должно быть. Он попытался заговорить, но из горла вырвался лишь хрип.

Холливелл шатнулся назад, рукой задел ближайший столик, смахнул на пол бутылку «Бордо». Глянул вниз, на грудь — на рукоять, торчащую из груди. Рукоять была серебряная, слегка потемневшая, со стертыми завитушками, с инициалами «П. Р.».

Дина резко повернула стилет в ране и вытащила длинное лезвие: на рубашке Холливелла проступила кровь.

— Я даже не знаю, каким словом это назвать, — проговорила она мрачно, отступая.

Холливелл упал на колени; Дина благоразумно опустила стилет Питера себе в сумочку, поверх стодолларовых купюр.

Наконец-то она поняла, отчего Питер так любит ощущать себя Богом. Какое наслаждение он испытывает, решая, кому жить и кому умереть в мире, который он создал.

Как долго?

В этом тихом богатом квартале, где улица была обсажена деревьями, мигающие красно-синие огни полицейских машин казались совершенно чужими. Чуждыми, злобными и нереальными: ведь преступления здесь просто-напросто не могли происходить. Чудилось, будто убийства и грабежи здесь столь же нелепы, как нападение на дрему — сказочного человечка, который сыплет детям в глаза песок, чтобы им хотелось спать.

Сполохи красно-синих огней добавляли красок в мрачную гостиную Джеффри Холливелла. Они вливались сквозь высоченные, от пола до потолка, окна и отражались на предметах.

Когда детектив Пола Росси опустилась на колени возле накрытого простыней трупа, вид у нее был усталый, как будто она недосыпала много ночей подряд. На белой простыне гуляли красно-синие блики мигалок, пятна проступившей крови на миг вызвали чувство, схожее с жалостью: как будто приходится арестовывать старого друга. Вылившееся из бутылки вино на полу дополняло угрюмую цветовую гамму.