Фанатки

– Так он тебе тоже отказал? – словно невзначай бросила Никки, глядя прямо перед собой, чтобы не сталкиваться взглядом с Эммой.

– Почему сразу отказал? – моментально взвилась та. – Если он отказал тебе, это ещё…

– О, заткнись, ладно? Иначе ты не сидела бы здесь! Из твоих твиттов можно составить четырнадцать сборников песен о неразделённой любви и печали.

– Ты считала? – усмехнулась Эмс.

– Думаю, если бы я считала, вышло бы гораздо больше – я сбросила пару десятков из жалости.

– Боже, ты такая сучка! Хуже, чем Джо и Скай, вместе взятые. Немудрено, что милый Дом тебя отшил…

Эмма и сама не заметила, как последние слова легко и привычно сорвались с губ, словно она говорила с подругами, а не с Никки один на один. Зато она видела, как дёрнулась Николь, как тяжело сглотнула, готовясь то ли врезать ей, то ли разрыдаться. Но она смогла удивить:

– Твоя сестра – очень хороший человек…

– В отличие от меня? Договаривай уже, заслужила. – Эмма подтянула ноги, чтобы повернуться к Никки лицом. – Но знаешь, это не мешает Джо быть невообразимой стервой время от времени. И да, он мне отказал.

Сказала – и поёжилась. Она впервые говорила кому-нибудь о том, что произошло между ней и Домиником. Джо сама всё поняла – или узнала от Дома, Эмма не уточняла, – Скай и Мейси получили информацию по цепочке, и ей не пришлось выворачиваться наизнанку. Лео, с которым Эмма так и не перестала общаться, тоже знал всё без её участия, так что сегодняшние откровения давались Эмме очень тяжело. Одно дело – переживать всё наедине с собой, прокручивать его слова снова и снова, вспоминать каждую строчку того проклятого письма. Другое – говорить вслух, рассказывать эту историю, подтверждая её реальность – болезненную и отвратительную.

– Как ты это сказала? – Никки затушила окурок и обхватила себя руками – внезапно тот самый бомбер перестал согревать, хотя на улице было всё так же тепло.

– Не сказала… Я вообще не могу вести себя адекватно рядом с ним! А говорить такие вещи… Я написала письмо.

– Чёрт, хорошая идея! Почему я не додумалась?!

– А ты сказала всё как есть?

– Хуже… – Никки тяжело вздохнула и тоже развернулась к Эмме лицом. – Я его поцеловала.

– Ты. Его. Что?!

– Это самое. – Нервный смех вырвался из груди. Никки прикусила губу, чтобы не дать волю эмоциям. – А потом были неловкие объяснения и отсылка к френдзоне. Отвратительно.

– И… как это? Ну, целовать его?

Никки внимательно посмотрела на девушку: в ней боролись любопытство и ненависть, ведь все они – сходящие с ума по Дому – мечтали почувствовать вкус этих невероятных губ. А получилось именно у неё.

– Не так, как ты себе это представляла, поверь мне. Такие поцелуи ничего не стоят.

– Какие «такие»?

– Безэмоциональные? На которые тебе не отвечают с чувством? После которых извиняются? Не знаю, Эмма… Но это было так чертовски неправильно и досадно. Ведь я мечтала его поцеловать все месяцы знакомства, но когда сделала это… Почувствовала пустоту. Огромную такую чёрную дыру, которая засасывала меня.

– Понимаю. Я лежала в каком-то поле и мечтала, чтобы земля подо мной разверзлась и поглотила меня. А потом я плакала и пила, молчала несколько дней и не вылезала из постели. Думаю, чёрная дыра меня всё-таки засосала.

– Что он тебе сказал?

– Забавно, что мы даже имя его не произносим…

– Грёбаный Волдеморт!

В этой шутке было мало смешного, но они буквально сложились пополам от хохота, представляя Доминика без носа, лысого и озлобленного.

– А палочки Итана на самом деле не барабанные – а волшебные! И ужасный Волдеморт отбирает их у бедного скромного барабанщика…

– Ох, мне уже больно смеяться! – Эмма перевела дух и вернулась к своему обычному состоянию. – Он позвонил мне, если тебе всё ещё интересно. Сказал, что хотел бы хоть как-нибудь оценить то, что в него влюблена такая прекрасная девушка, отблагодарить, – он правда это сказал, я сейчас не красуюсь! – но он не может дать мне того, чего я хочу. Как-то так.

– Знакомо. Только в моём случае он сказал, что я – отличный друг и он любит меня, но абсолютно не влюблён.

– Чёртов правильный Доминик Рокстер! Такой хороший и честный, что аж воротит.

– Да уж… Лучше было ничего не знать, надеяться…

– И обманываться. Наконец-то я поняла, что значит «сладкая ложь». Ни фига она не хуже «горькой правды». Пусть засунут её себе куда подальше, моралисты хреновы.

– Ого, а ты прямо огонь. Не ожидала. – Никки прониклась дерзостью и прямолинейностью Эммы.

– Не такие уж мы и разные, да? Хотя я чуть ли не смерти тебе желала.

– О, ты знаешь, я в курсе – твой «твиттер» безумно говорящий. Только идиот не понял бы, кому и что ты пишешь!

– А ты не идиот? – смеясь, уточнила Эмма.

– Не до такой степени, – в тон ей ответила Никки. – Забавно вышло: мы так яро ненавидели друг друга из-за Дома, но он же нас и свёл.

– Предлагаю официально переименовать его в Волдеморта – всё-таки меня слегка раздражает это имя.

– Принято! – Никки ударила невидимым молотком, словно она была в суде. – Ты говорила с ним после?

– Нет. Я… не могу. Что я ему скажу? А терпеть жалость – это ещё хуже. Он же до жути искренен, ему не всё равно!