Фанфарон

– Как же, – говорит, – не узнать добрую, милую тетушку, которая всегда мне такие красивые конфекты дарила!

Жена его тоже сейчас узнала, приветствовала, и стали они перекидываться между собою словами: супруга моя например, удивляется, как он ее узнал, потому что она, вот видите, очень постарела, а он наоборот: дает такой тон, что, если ему и трудно было узнать ее, так это потому, собственно, что она похорошела… Говорят они таким манером, а я между тем присматриваюсь к моему племянничку и думаю сам с собою: «Что же уж очень я нападал на него и представлял его себе совсем пустым человеком. Малый хоть куда: говорит умненько, складненько». Далее, потом-с, после обеда сошлись в моем кабинете. Я сел в кресло вздремнуть немного, вдруг сквозь сон этак слышу, что гость мой ходит по комнате и что-то с жаром говорит, открываю я глаза, прислушиваюсь: рассказывает он, что будто бы там, где они стоят, живут все богатые помещики, и живут отлично, и что будто бы там жениться на богатой невесте так же легко, как выпить стакан воды. Эти слова его, знаете, и напомнили мне, что говорила о нем Марья.

– Не знаю, – говорю, – милый мой Дмитрий Никитич, как нынче, а прежде я там тоже бывал, живут так же, как и мы грешные: есть богатые, есть и бедные; и богатые невесты, слышно, выходят больше или за богатых, или за чиновных, а на вашу братью – небогатых субалтер-офицеров – не очень что-то смотрят.

– Ну, нет-с; нынче там не так-с, – возражает он мне. – Нынче, если вы понравились девушке, то она, будь у ней хоть миллион, полюбя вас, выйдет за вас замуж.

– Может быть-с, – говорю, – только вот прежде надобно понравиться чем-нибудь.

Он прошелся этак по комнате, усмехнулся.

– Уважаю вас, дядюшка, – говорит, – как почтенного дядю, спорить с вами я не смею, тем более что про себя лично в этом случае мне рассказывать довольно щекотливо, и замечу одно, что тамошние женщины все прекрасно образованны, очень богаты и потому избалованны. Встречая молодого человека, если он им нравится, они знать не хотят, богаты ли вы, бедны, чиновны или нет.

– Ну, вот видите, – говорю я, – вы рассказываете нам точно про какую-нибудь новооткрытую Америку; все там не по-нашему делается.

– Вам, я вижу, дядюшка, это кажется смешно и неправдоподобно, но я могу доказать примерами: в прошлом году у нас женился майор и взял сто тысяч чистогану – это уж факт!

– Так майор же, – говорю, – а не прапорщик.

– Позвольте-с, – перебивает он меня, – если вам угодно успех этот отнести к чину майора, так вот вам другие два примера: пред самым моим отъездом один наш прапорщик, и один даже юнкер, оба бедняки, женились и получили в приданое: первый небольшое состояньице с десятью тысячами серебром годового дохода, а второй хватил полмиллиона. Конечно, они оба хорошего очень рода, молодцы, щегольски говорят по-французски, но и только; кроме этого, в них ничего особенного нет: прапорщик даже очень недалек; а умели понравиться девушкам.

– Дай бог, конечно, – говорю, – этакого счастья всякому, но только вот видите ли, Дмитрий Никитич, что я в жизнь мою наблюдал: вас, охотников жениться на богатых невестах, смело можно считать тысячами, а богатых невест десятками, так на всех, пожалуй, и недостанет.

– Зачем же на всех? На счастливцев выпадает! Но… если удается некоторым, то почему не искать и каждому? Возьмите вы молодого человека в моем положении и скажите мне откровенно, чем другим я могу поправить мою карьеру; а поправить ее мне очень нужно: я очень небогат, но и по моему воспитанию, и по тому кругу, в котором я жил, по всему этому я привык жить порядочно.

– Какая вам, – говорю, – еще надобна карьера? Служите усерднее, вы красивы из себя, молоды, здоровы, человек, как понимаете себя, образованный, выслужитесь: карьера сама собою придет со временем.

– А денежные средства? – возражает он мне.

– Что же, – возражаю я ему в свою очередь, – денежные средства? По-моему, ваши денежные средства вовсе недурны: жалованья вы получаете около трехсот рублей серебром, именье… хоть вы и расстроили его, но поустрой-те немного, и одной оброчной суммы будете получать около шестисот серебром; из этих денег я бы на вашем месте триста рублей оставил матери: вам грех и стыдно допускать жить ее в такой нужде, как жила она эти два года. Извините, я говорю прямо.

– Все это, дяденька, я очень хорошо сам знаю, но в таком случае, – говорит, – я не могу служить.

– Отчего же не можете? У вас будет шестьсот рублей годового дохода: на эти деньги очень, кажется, можно жить молодому офицеру.

Он вдруг засмеялся.

– Шестьсот рублей, – говорит, – для кавалерийского офицера! Нет, – говорит, – дядюшка, видно, вы совершенно не знаете службы.

– А когда, – говорю, – мало вам в кавалерии, переходите в пехоту, служба везде все равна.

– Если бы и так, – отвечает он мне на это, – так и в таком случае мне нечем будет жить.