Фаншетта, или Сад Надежды

— Я хотел быть на суде, девочка, но у меня не было времени. Ну, что я тебе говорил об этой гадине — Фрэде?.. Ладно, не будем думать сейчас ни о чем, кроме того, что ты с нами… Это такая радость… Ты знаешь, Фаншетта, на Монмартре все тебя любят. Мы были все так огорчены!

— Все? Правда, все? Даже… Эрве? — осмелилась спросить Фаншетта.

— Конечно, и Эрве. Разве ты не знаешь, что он поссорился с Фрэдом, как только узнал, что тот приходил в вагон?

— Да… Марсиане мне написали об этом.

— И все? Это все, что ты знаешь? Эрве тебе сам не писал?

— Ни разу!

— Ну и негодяй, в самом деле…

Антуан Берлиу состроил такую гримасу, словно собирался проглотить свои жесткие серые усы. Затем он сказал:

— Идем со мной. Мне надо кое-что показать тебе… Да-да, бери с собой и Бишу. Мы пойдем в мастерскую.

Когда они вышли втроем из старого сада, вечерняя летняя толпа начинала уже заполнять переулки, ведущие к собору и к площади дю-Тертр. Ночь уже подступала к Монмартру, и легкая, беспечная радость, непритязательное веселье так и носились в воздухе в этот час. На тротуарах поминутно раздавались восторженные восклицания и смех людей, узнающих впервые такие старые традиционные шутки Монмартра, как, например, меню харчевни, где вам предлагают котлетку «из маленького розового поросенка, вскормленного гренадином[32]» а в ресторане по другую сторону улицы обещают накормить вас сэндвичем с «рыбьими яйцами»[33]. Прохожие со смехом читали надписи мелом на деревянных калитках, в маленьких тупичках: «Подождите меня, я пошел в кафе». Или: «Пьер! Позови погромче!»

Не обращая внимания на эту хорошо известную ему праздничную атмосферу Монмартра, Берлиу шагал тяжелым, твердым шагом, увлекая за собой детей по направлению к улице де-Равиньян, по которой можно было быстрее всего добраться до Бато-Лавуара. По дороге он говорил Фаншетте:

— Знаешь ли ты, девочка, что твоя история привела к неожиданным результатам? Я говорю не о заметках в вечерних газетах — это так, развлечение… История твоего ареста стала известна в Парижском муниципалитете, и он принял решение заняться здешними пустырями и их обитателями. Так что все, что тебе пришлось пережить, не прошло даром! После долгих переговоров было решено застроить всю улицу де л’Абревуар жилыми зданиями, а на улице Норвен… Догадайся, что они хотят там выстроить?

— Мне все равно, — пробормотала Фаншетта, и ей опять стало грустно. — О мэтр, наш сад! Вы видели, какой он красивый сегодня вечером? — печально закончила она.

— Да, разумеется… Красивый и весь в развалинах! Ну, что за удовольствие жить в развалинах? Особенно в твоем возрасте, девочка. Вокруг новых прочных домов вырастут новые сады… Если бы ты дала мне договорить, я бы тебе сказал, что Парижский муниципалитет постановил выстроить в саду Норвен городок для детей. В этом городке все беспризорные пульбо, вырастающие на Монмартре, как трава между камнями мостовой, найдут себе убежище и помощь. Понимаешь? Все фаншетты, все бишу, все марсиане, которым так часто недоставало поддержки и крова.

— Неужели это возможно? И нас с Бишу там тоже оставят? — недоверчиво спросила Фаншетта.

— Мне сообщили об этом проекте раньше, чем был опубликован официальный декрет, потому что среди всех художников и скульпторов Монмартра был объявлен конкурс на лучшее оформление будущего городка, на большую статую, которую установят в новом саду. Сама понимаешь, в ответ на такой официальный заказ в министерство посыпались проекты… Ну так вот! Я испытываю, девочка, некоторое удовлетворение, потому что пальму первенства все-таки завоевал Эрве. Вот я и хочу тебе показать его макет и статую, над которой он только что начал работать…

Теперь Фаншетте не терпелось скорее дойти до мастерской.

Она встретилась там с молодым скульптором. Наступил вечер, и Эрве только что кончил работу. В руке он еще держал резец, которым обрабатывал стоящую в углу каменную глыбу. Рядом стоял накрытый мокрой тряпкой небольшой, по-видимому вылепленный из глины, макет произведения.

— Ты мог бы мне, по крайней мере, показать… — начала Фаншетта тоном, полным упрека.

Упрек этот относился к молчанию Эрве. А он все глядел на ее худое выразительное лицо, словно тающее в сумерках. Теперь он знал: эта длинная девчонка несет в себе радость жизни, освещающую и его своим светом. Он был взволнован и, чтобы не показать виду, поцеловал Бишу и лишь потом объяснил, слегка запинаясь:

— Интересно, понравится ли тебе… Я ничего тебе не говорил, потому что… потому что не был уверен, что получится хорошо, понимаешь? О неудаче говорить тебе не хотелось. Только вчера я узнал решение жюри — насчет того, что ты сейчас увидишь.

Эрве приподнял сырую тряпку, и перед изумленными серыми глазами Фаншетты предстала группа.