Фантасмагории о Гоголе и Лермонтове

– Волнительно на душе, Николай! Неспокойно!

– И мне не по себе. Да и не только нам. Смотри, наши профессора громко говорят, жестикулируют. И народ, видишь, как напирает… нервозность вокруг, а?

– Это его дух колобродит! Эх, колобродит! Чуешь?

– Чую.

Они ошиблись.

Гоголя не привлекала людская суета. Дух его, хоть ещё и связанный с телом, блуждал то в прошлом, то в будущем. Гоголь и прежде обладал даром перемещения, но узнавал крохи. Да рассказывал маменьке: то о железных дорогах, что вскоре опояшут всю землю паутиной, а то и вовсе о делах необыкновенных, о возможности разговоров и видении на отдалении друг от друга! Он даже пытался с маменькой так пообщаться, и маменька его слышала и однажды видела его, а он её. А над ними с маменькой смеялись! Приписывали несусветное! Что якобы он, Никоша, придумал железные дороги!.. А он их – видел!... Ах, эти упоительные видения! Как хотелось заглянуть туда – за черту – увидеть Россию будущего! И вот настало его время!

С трудом оттеснив народ, актёр и близкий друг Михаил Щепкин закрыл крышку гроба. Шевырёв дал команду, но студенты вновь не позволили положить гроб с Гоголем, возвысили его над толпой и понесли на руках.

– Господа студенты! – обратился к ним профессор Грановский. – До Свято-Данилова монастыря вёрст шесть будет.

Но студенты лишь молча менялись местами, проваливаясь в глубоком снегу.

Накануне была метель, и позёмка намела по сугробам причудливые узоры, словно сама природа дивилась смерти Гоголя. Так же причудливо извиваясь, потекли людские цепочки вослед: кто пеший, кто в санях. Сверху было видно, как далеко-далеко растянулось траурное шествие.

Гоголь всегда обожал дороги, множество сюжетов рождалось у него в путешествиях. А уж скорбная дорога и вовсе открывала просторы необъятные.

Первая верста

– А-a, Николай Васильевич, проходи, гостем будешь!

Иван – хитрый мужичок, с печки прыг, на Гоголя зырк. В усах – усмешка, в глазах – не пойми чего. А изба как изба. Стол да скамья. На лавке – бадья. Ковш расписной.

– Не хошь воды ключевой? – хозяин спросил да сам и испил.

Гоголь на краешек лавки присел, призадумался: «Куда это дорога занесла?» Хотел во двор глянуть, да оконце морозным узором закрыто.

– А ты пальцем тёплым дырочку растопи, – посоветовал хозяин. – Авось чего интересного увидишь.

И всё шутками-прибаутками, ухмылочками. Гоголю мужик забавен.

– Откуда меня знаешь? – спрашивает.

– А читывал! – тот отвечает. – Ты ведь написал: «Знаете ли вы Русь?.. О, вы не знаете Руси!..»

Иван слезу пустил, обниматься полез. Гоголь его отталкивает.

– Я про украинскую ночь!

– Да?! – удивился мужик.

– Про Русь я другое написал! «Русь-тройка, куда несёшься ты?» – гордо продекламировал Гоголь и довольно хмыкнул. – Вот!

– Ишь, лихо-лихо завернул! Вопросик, надо признать… – Иван завздыхал, заохал. – Да куда кучер повернёт, туда и едет твоя тройка! Эй-эй-эй! Из-за тебя на Руси про кучера-то и забыли! Всё и несёмся без управы да без вожжей!

Гоголь было обижаться, да мужик не даёт.

– Ай, пустое, Василич! Зла не держи! Неужто и впрямь веришь? Разве словесами кого удивишь? А вот фантазией крепкой… да! возможно! Почитай мне «Вия»! Ох, люблю!

Иван щёку подпёр, слушать сготовился. Николаю Васильевичу приятность. К тому же любил он вслух читать свои творения. Расправил Гоголь грудь, паузу выдержал.

– Ой, погоди, Василич! – встрепенулся Иван. – Чтой-то мы с тобой не по-нашенски, не по-русски! Давай-ка за бражкой в погреб спустимся. Там наливочка имеется, на меду настоянная!

Гоголь осерчал, не терпел такого перебива!

– Бесплотный я!

Да вёрткому мужику не больно до его обид, знай своё:

– Это ты до кончины бесплотный был: не грешил, вина и женщин не знал! Теперь навёрстывать будешь!

Сам говорит, лаз в погреб открывает.

– Ha-ко, держи свечной огарок!

Гоголю ничего не оставалось, как подчиниться.

В погребе сухо. Пучки трав на лагах висят. Кадушки и бочонки в ряд стоят. Бутыли стеклянные. Короба плетёные.

– Слышь, Иван, – поинтересовался Гоголь. – Как это – навёрстывать?

– Не знал, что ли? Каждому отпущено: сколь погулять, а сколь поплакать. Если в гульбе переусердствуешь, за это Бог наказывает. Все знают. Да немногие догадываются, что и за недобор тоже попадает! Не зря говаривают: не согрешишь – не покаешься! Ну-ка, свети сюда!

Гоголь свечу держит, мужик запасы перебирает.

– Огурчики малосольные, берём!.. Вот кадушка с груздями, а вот с рыжиками… возьмём малость. Шматок солонины вяленой… чуток отрежем. Теперь о питии позаботимся. Подай-ка бутыль, спробую!

Нацедил Иван ковш, отхлебнул. Гоголя потчует.

– Наливка мядовая с травами! Пей, Василич, на здоровье!

Гоголю не отказаться. Пригубил да Ивановым погребом любуется.

– Богатые припасы!

– И ты, Василич, чревоугодником был. Смачно харбузы и халушки описывал!

Гоголь смеётся: то ли от вина, то ли от слов Ивановых. Присел на кадушку, ещё к ковшу приложился. Шутит, игривое настроение к нему пришло.

– А что это у тебя за пучок висит?

– Коренья от сглазу.

– Да ты, Иван, колдун?

– Колдунов и без меня хватает. Ведуны мы, Василич, что ни на есть настоящие.