Фантастическая проза. Том 1. Монах на краю Земли

Салауддину и самому хотелось верить, что у пришельцев все, как у хороших людей: если дал слово, то сдержит его обязательно, пусть даже во вред себе. Поэтому прощаться он не стал, и говорить Мише Романову, кто его спас, он тоже не стал — стыдно было. Он просто постоял в тени дубов, глядя, как летающая тарелка медленно отрывается от земли и, покачиваясь, начинает вращаться, а когда она исчезла в помигивающей высоте, пошел, не торопясь, к отцовскому дому.

Он не сомневался, что отец будет недоволен — отдал он одного, не двух, а Салауддин отпустил и солдатика. Но в глубине души Салауддин был уверен, что отец его поймет. Обязательно поймет, ведь сам он всю жизнь учил сыновей, что главное для человека — это быть свободным. Но если так, то свобода — прежде всего — это еще и обязательства перед другими людьми. Нельзя быть свободным самому и в то же время держать людей в ямах. В этом Салауддин был твердо убежден, за это он с легкостью мог пойти на смерть, а если потребуется, даже в тюрьму.

13

Неприятности, хотя их и ждешь, всегда оказываются неожиданными. Старый Шакро покрутил лысой головой, поворчал что-то невнятное себе под нос, но спорить с сыном не стал. Только сказал, глядя в сторону:

— Мальчика ты зря отпустил. Мальчик не мой был. Арби его просил подержать.

— Нельзя людей в яме держать, — сказал Салауддин. — Если человек воюет за свою свободу, как он может отказывать в свободе другим?

— Этот солдатик тоже пришел сюда не куклы детям мастерить, — сказал отец. — Арби его звал? Я его звал? Кто его звал? А он, между прочим, сам сюда на танке приехал и, между прочим, с автоматом в руках. Зачем он приехал на танке?

— Он не сам приехал, — возразил Салауддин. — Его послали. А зачем стрелять начали? Зачем старой жизнью жить стали? Русских прогнали, разве плохо было при них? Дети в школу ходили, институты в Грозном были. А теперь где школа? Нет школы, сожгли.

— Русские и сожгли, — упрямо и непримиримо сказал отец. — Выстрелили из танка и сожгли. А старых порядков ты не трогай. Этими порядками предки жили, а при гяурах что? Девки ноги голые показывать стали? Если вышла замуж, то прячь красоту для мужа, не ходи напоказ, чтобы все на тебя смотрели. Ты дочек сюда почему не привозишь? Боишься, люди увидят, что они у тебя совсем русскими стали. Время придет замуж отдавать, где ты им женихов найдешь? За гяуров отдашь?

— Кого полюбят, за того и отдам, — неуверенно сказал Салауддин, зная, что слова эти отцу не понравятся. — Ты мне скажи, тебе эта война нужна? Ты себя без нее свободным не чувствовал?

— Большие люди решили, — сказал отец, подслеповато помаргивая, и Салауддин впервые обратил внимание на то, какие у отца морщинистые и дрожащие руки. — Большие люди сказали, что свобода нужна. Кто мы такие, чтобы спорить с большими людьми? Пусть гяуры живут у себя, а мы будем жить у себя. Пусть они живут по своим законам, а мы будем жить по своим. Арби — большой человек, он знает, что надо делать.

— Богатства они хотят, а не свободы, — сказал Салауддин. — Я вчера к Шамаевым зашел. У них компьютер работает, сидят на машинке доллары печатают. Разве так можно?

— Хорошая машинка, — возбужденно сказал отец и пожевал сухие губы. — И доллары выходят хорошие, их даже на базаре в Гудермесе берут. И гяуры берут. Ее из Грозного привезли. Хорошая машинка. Мы вот потомки Шамиля по материнской линии, а такой машинки у нас нет. А они обдирщики, из века в век обдирщиками были, а машинку завели — сразу власть в ауле забирать стали. Все в дом тянут. Много уже купили. Два холодильника купили, печку электрическую. Но все равно у них никто не живет, Арби знает, чей род выше, он к обдирщикам и не заходит.

Разговор перешел на Шамаевых, потом на доллары, потом заговорили о ценах на продукты, и отец согласился, что при советской власти было все-таки лучше. Пусть Сталин их всех в войну и обидел, но потом ведь разрешили возвращаться на родные земли. И цены на продукты стояли более низкие, два мешка комбикорма для птицы можно было взять у колхозного кладовщика за бутылку водки, теперь и цен таких нет, все стало на вес золота.

Салауддин обрадовался смене темы разговора и полагал, что вопрос с пленными завершен. Но это ему только казалось. Неприятности начались именно тогда, когда он посчитал, что они уже кончились.

Дня через два после отлета летающей тарелки Салауддин вернулся с луга на арбе, нагруженной сеном. Около дома отца стояли двое бородачей в пятнистой военной одежде и держали под мышками автоматы. Были они черными от горного солнца и лениво наблюдали, как Салауддин отпирает ворота и загоняет арбу во двор.

У крыльца было несколько таких же бородачей, некоторые с грязными марлевыми повязками. Рядом с крыльцом лежала груда пропитавшихся кровью бинтов, а под навесом у сарая кто-то постанывал. У колодца сидел негр. Сверкая белыми зубами, негр разбирал пулемет. Разноцветными промасленными тряпками негр чистил свое оружие.

Салауддин распряг быков, загнал их в стойло и неторопливо поднялся в дом.