Фантастическая проза. Том 2. Младенцы Медника

— За Бормана приняли, — досадливо морщась, признался Русской.

Жора недоуменно оглядел его.

— Тебя? За Бормана? — недоверчиво переспросил он. — Да ты и не похож на него вовсе. Борман-то покруче будет, он пять лет бодибилдингом занимался, у него фигура, что шкаф-купе у меня в прихожей…

— Да не за того, — уныло сказал Илья Константинович. — За немца, который с Гитлером когда-то кашу варил.

Хилькевич еще раз внимательно оглядел товарища по несчастью.

— Не, братила, — сказал он. — Как это я сразу недопетрил? Есть, блин, в тебе что-то немецкое. И фигура у тебя, братила, дойчевская, и в морде какая-то аккуратность просматривается. Только тому сколько сейчас лет? Больше ста?

— Вот и я им говорил, — хмуро сказал Русской. — А они свое гнут, мол, не в возрасте дело, ты, говорят, на фоторобот этого самого Бормана крепко смахиваешь.

Жора всплеснул руками.

— Да на этот самый фоторобот кто только не смахивает! Вот, помню, у нас один чудик в Мурманске рыболовный траулер с треской угнал. Менты там такой фоторобот нарисовали, что полгорода по нему похватали, сам в кутузке два месяца парился. Только когда они своего начальника УВД по фотороботу в КПЗ упрятали, до них дошло, что картинка некачественная.

— А ты к этому траулеру отношения не имел? — недоверчиво усмехнулся Русской.

Жора Хилькевич пожал плечами.

— Ты, братила, любопытен, как следователь из прокуратуры, — сказал он. — Ты ж сам бизнесом занимался, знаешь, что без первоначального капитала свое дело ни за что не поднимешь.

Они посидели на топчане и помолчали. В зарешеченное окно на них с воли смотрело синее небо. Жора достал из кармана мятую пачку «Примы» и протянул сигарету Илье. Русской не курил, но сейчас на душе у него было так тошно, что он взял сигарету, прикурил ее и, закашлявшись, затянулся вонючим дымом.

— Как ты эту гадость куришь? — продолжая перхать, задавленно спросил он.

— А я всегда, когда за бугор выезжаю, с собой несколько пачек «Примы» беру, — признался Жора. — Как тоска одолевать начинает, я сигареточку выкурю и словно опять дома оказался.

Русской с сомнением понюхал сигарету.

— А мне она Монголию напоминает, — сказал он. — Дымит, словно кизяк. Ну, что делать будем?

— Я посплю, — решительно сказал Жора и вытянулся на топчане. — А то вчера в дансинге полдня аргентинское танго с одной дамочкой разучивал. Одного французского шампанского два ящика выжрали. А утром на скачки подался, а оттуда прямо на футбол.

Он сладко зевнул, с хрустом потянулся и с неожиданной досадой сказал:

— Из-за этих козлов так и не узнал, кто гол забил — Аршавин или Дзагоев!

Русской посидел, посасывая вонючую сигарету.

Хилькевич похрапывал, одной рукой зажав в кулаке свою толстую золотую цепь. Лицо его было безмятежно спокойным, словно не в камере он сейчас был, а спал в пятизвездочном гранд-отеле с очередной жрицей Камасутры под боком.

Илья Константинович тычком забычковал недокуренную сигарету и лег на спину, глядя в грязный потолок камеры. Почему-то сейчас ему вспомнились убийцы, которые гнались за ним от самого Владика. «Интересно, — подумал Илья Константинович, неожиданно для самого себя окунаясь в сонливую дрему, — нашли эти орлы себе новый пистолет или… э-э-эх… что-нибудь новенькое придумали?»

Глава тридцать первая

Пробуждение было тягостным.

Представьте, что вам снится занятный сон, будто вы научились летать не хуже стрекозы. И вот вы стремительно мчитесь над землей, разглядывая красоты природы, питаетесь нектаром и цветочной пыльцой, которая стимулирует вас не хуже ликера или сока легендарного дерева йохимбе. И вдруг совсем неожиданно для себя вы ударяетесь обо что-то упругое, которое тесно и жарко охватывает вас сразу со всех сторон, вы яростно рветесь на свободу и с ужасом осознаете, что, несмотря на все ваши усилия, увязаете все глубже и глубже. Наконец, вы открываете глаза и обнаруживаете, что запутались в паутине, хозяин которой наблюдает за вами откуда-то со стороны. Представили? Теперь вы поймете проснувшегося Илью Константиновича Русского, обнаружившего, что он все так же сидит в грязной камере жандармского участка. Честнее будет все-таки сказать, что Илья Константинович в этой камере лежал на жестком и неудобном топчане и даже дремал, насколько нервы ему позволяли, а проснулся от мощного рыка соседа.