— Ты усилок. Тобой подменил эльфийский князь Имрик украденного им ормова первенца, — сказала женщина. — Ты сын самого Имрика, прижитый им от рабыни, дочери короля троллей Иллреда.
Валгард отшвырнул ее от себя. На лбу у него выступил пот.
— Ложь! — прошептал он, задыхаясь. — Все это ложь!
— Нет, это правда, — спокойно ответила женщина. Она шагнула к нему, но он, тяжело дыша, попятился прочь.
Решив, что щадить его незачем, женщина продолжала свои откровения:
— А почему, думаешь, ты так непохож на ормовых детей и вообще на детей человечьего племени? Откуда у тебя такое презрение к богам и людям, откуда чувство бесконечного одиночества, которое тебя покидает лишь, тогда когда тебе случится погубить какое-нибудь живое существо? Почему ни одна из женщин, с которыми ты делил ложе, не понесла от тебя? Почему животные и маленькие дети тебя боятся?
Валгард оказался уже в самом углу. Дальше отступать было некуда; женщина, не отрываясь, глядела ему в глаза.
— Всему этому есть простое объяснение. Ты — нелюдь.
— Но я же рос, как другие люди. Потом, я могу прикасаться к железу, освященной земле и прочему, да и колдовать не умею.
— Это работа Имрика, который лишил тебя наследия, променяв на ормова сына. Он и позаботился о том, чтобы ты был похож на украденного ребенка. С детства твоя жизнь была ограничена кругом мелочных людских забот, у тебя не было возможности развить таящуюся в тебе магическую силу. Для того, чтобы ты мог вырасти, состариться и умереть в краткие сроки, отпущенные человеку, чтобы не боялся, подобно эльфам, некоторых божественных и земных субстанций, Имрик лишил тебя принадлежащей тебе по праву рождения многовековой жизни. Но вложить в тебя человечью душу он не мог. И, подобно ему, умерев, ты исчезнешь навсегда, как пламя задутой свечи. Не видать тебе ни рая, ни ада, ни палат прежних богов. И при этом твой век будет так же короток, как у человека.
Валгард заорал дурным голосом и, отшвырнув ее прочь, вылетел вон из дома. Женщина улыбнулась.
В лесу бушевала метель, становилось все холоднее, но Валгард вернулся в дом лишь после наступления темноты. Он весь как-то согнулся, поник от пережитого, но устремленные на возлюбленную глаза его горели.
— Теперь я верю тебе, — прохрипел он. — Что мне еще остается? В пургу случалось мне видеть призраков и демонов. Они смеялись надо мной, пролетая мимо. — Он уставился в темный угол комнаты. — Вокруг меня сгущается тьма, жалкая игра, называемая жизнью, для меня кончена. Я потерял все: дом, родных, и самую душу. А может, у меня ее никогда и не было, души-то? Теперь я вижу, что был лишь тенью Могучих, которые вот-вот задуют свечу. Доброй ночи тебе, Валгард.
Он бросился на ложе и зарыдал.
Улыбнувшись чему-то своему, тайному, женщина легла подле Валгарда и поцеловала его. Губы ее жгли огнем, пьянили, как вино. Когда же он, молча, поднял на нее затуманенный взор, она нежно прошептала:
— Неужто я слышу такие речи от Валгарда Берсерка, величайшего из воинов, чье имя наводит ужас на всех прибрежных жителей от Ирландии до Гардарики? Мне думалось, ты обрадуешься тому, что узнал: ведь ты властен над своей судьбой и в силах, поработав своим могучим топором, переделать ее по своему вкусу. Тебе случалось жестоко мстить и за меньшие обиды, отчего же ты не желаешь расквитаться с теми, что лишили тебя твоего истинного естества, заключив в темницу, называемую жизнью смертного?
Валгард почувствовал, что душевные силы мало-помалу возвращаются к нему. Он стал ласкать женщину, а решимость билась в нем все сильнее, все яростнее, и вместе с ней рос гнев на все на свете, кроме его возлюбленной. Наконец он спросил:
— Но что я могу поделать? Как мне отомстить за себя? Эльфы-то с троллями скрыты от моих глаз, если только сами не пожелают мне показаться.
— Я могу многому научить тебя, — сказала женщина. — Обрести тайное зрение, какое от рождения дается Дивному народу, тебе будет совсем нетрудно. Потом, если пожелаешь, сможешь расквитаться с обидчиками, а когда станешь могущественней любого из государей рода человеческого, поверь, будешь смеяться над тем, что люди отвергли тебя, превратив в изгоя.
Валгардовы глаза сузились.
— Как это?