Фантастические замыслы Миная

Думал Минай ездить по-прежнему в извоз, но и этого нельзя. Его "естественный одёр" больше не годился для извоза. Минай раз думал отправиться на заработки, но и это оказалось немыслимо. На одну зиму уйти не стоит, а на год не пустят. Минай кругом был в долгах, и кредиторы растерзали бы его. Он сам знал, что, уйди он, — его найдут, привезут и положат.

Пробившись так несколько лет, Минай совсем измотался. Вышли очень скверные вещи. Он отказался платить не только недоимки — он ничего больше не платил!

— А! ты не хочешь платить? — спрашивали у него.

— Н-ни магу!

Минаю уже некогда было мечтать о будущем. Он ничего больше не желал, кроме одного — сохранить свои животы хоть еще один годик. А там, что бог даст! Это не голод и не "жисть"; это судороги.

Наконец настало время, когда Минаю нельзя было двинуться ни взад ни вперед; оставалось только топтаться на одном месте и прислушиваться к урчанию желудка; настало время, когда только и оставалось, что начать помирать.

Что же это такое? Почему? Что случилось? Очень немногое. Но Минай не в силах был понять этого немногого, некогда было. Да и случилось это немногое где-то далеко, далеко за пределами парашкинского зрения, куда даже Минаева фантазия никогда не заезжала. "Что же это такое? — спрашивал иногда себя Минай. — Беда, да и только; прямо, можно сказать, "ложись и помирай". Но и такие рассуждения не часто приходили Минаю. Его единственным вопросом было: "Будет ли завтра хлёбово?" С утра до ночи он только и помышлял о том, скоро ли выйдет полмешка? В голове его только и торчал он один, этот самый мешок, который выходит, выходит… вышел!

А случилось действительно немногое. Пришла новая масса людей и тоже предъявила права на еду. Впрочем, для какого-нибудь Миная это даже и не событие, потому что около него не произошло никакой перемены…

До Миная и парашкинцев это событие дошло понемногу, по мелочам, в розницу и донимало их полегоньку. Минай начал помышлять о таких вещах, о которых раньше он никогда не думал, хотя время и не давало ему одуматься.

Ему впору было лишь одно: сохранение живота и топтание на одном месте. Когда он находил свободную минуту от мучительных дум о полмешке, он отдыхал, то есть фантазировал; а когда минуты этой не было, он судорожно бился, приискивая способ оболгать себя.

Один раз, когда Минай уже совсем было отправился в неведомую область фантасмагории, Федосья коротко заявила ему:

— Займешь, что ли, хлеба-то на завтра?

Это было вечером, в начале зимы. Минай разделся, разулся и полез уже на полати; но сообщение Федосьи так неожиданно тяпнуло его по голове, что он как закинул босую ногу на приступку печи, так и окаменел.

— Хлеба-то? Разве уже весь? — спросил он и ошалелыми глазами глядел на Федосью.

— Ели и съели; что тут говорить.

— Ах, грех какой… весь… эк сказала! Полмешка — и весь!.. Что ж это такое!.. Эк резнула… весь!.. А молчала до сей поры!

Говоря эти бессмысленные фразы, Минай бессмысленно глядел на Федосью, без счету повторяя: "Весь… эк сказала!" Но это были только слова, праздные слова, явившиеся потому, что мысли Миная спутались и говорить ему больше было нечего. Он наконец спустил ногу с приступка, надел сапоги, полушубок, сел, положил руки на колени и бессмысленно вперил глаза в пространство, переводя их по временам на Федосью. Семья была вся в сборе, но никто ничего не говорил.

Идти за хлебом ему было некуда, он везде задолжал. Много побрал он и из "магазеи". Просить у кого-нибудь из своих стыдно и невозможно. Он много похватал мешков у барина, все под летнюю работу. Толкнуться ему еще раз к барину невозможно — не поверит. Минай продал все будущее лето, почти ни одного дня не осталось свободного. А что касается Епишки, то как теперь к нему пристроиться? Прогонит, непременно прогонит. Должен он ему много, ругает его здорово, ну, и не даст он, ни за что не даст.

И уйти невозможно было Минаю. Если бы он ушел на заработки теперь, то позади его осталась бы семья, которая помирает. Покинуть ее нельзя. Притом раз он уйдет, это значит уже навсегда провалится; семья его тогда разбредется, хозяйство пропадет, и он будет один болтаться по свету, как старый волк. На Миная вдруг напала такая тоска, что он не знал, что и делать с собой.

В этот вечер Минай никуда не пошел. Он разделся, залез на полати и всю ночь пролежал, чувствуя, что тоска поедом его ест.

Прошел следующий день. Минаю совестно было взглянуть на кого-нибудь из домашних. "Какой ты такой отец есть?" — спрашивал он себя и находил, что он плохой отец. Он толкался в этот день в разные места, но отовсюду был выпровожен. Когда он воротился домой, то немедленно же, не глядя ни на кого, залез на печь и о чем-то рассуждал с собой, часто вслух.

Прошел еще один день. С утра Федосья жарко затопила печь и на всю деревню стучала горшками, показывая вид, что она стряпает; но из этого шума ровно ничего не вышло. Минай не выдержал и отправился к Епишке.