Фантастические замыслы Миная

— А ты говори прямо, не отлынивай!

— Нечего мне сказать тебе. Уйди — вот и сказ весь! — возразила еще раз Федосья, однако с места не трогалась.

— То-то бы мы зажили, а? Самым лучшим манером! Чай, тоже знаешь меня… — продолжал Минай и, не кончив начатой речи, громко поцеловал Федосью.

После этого Федосья уж ничего не могла возразить.

Через неделю Минай женился "увозом", таинственно выкрав свою невесту; еще через неделю разделился с родителями ее и через месяц сделался полным хозяином всего наследства. В это время умер его старик отец, счастливый, что увидал своего Минайку поженившимся.

И Минай принялся орудовать. Жена его была в то время здоровая баба, ни в чем не уступавшая ему; она не отставала от него в работе, только никогда не высказывала своих надежд. Это было уже дело Миная. Он один работал над проектами будущего; мечтал он почти всегда вслух, перед Федосьей, так как никакими силами не мог удержать в себе свои проекты, которые, надо заметить, тут же и осуществлялись "самым превосходным манером". "Теперь уж не те времена, — рассказывал он Федосье, — теперь крепости этой нет… воля! Теперь только дурак отощает… Ты что молчишь? Ай мы дурачье? Это мы-то?!"

В таком роде восторгался Минай, удивляясь только тому, что Федосья все молчит. Федосья на самом деле все отмалчивалась — это было в ее характере, — но она не думала сомневаться в восторженных словах Миная. Рассказы Миная были до того пламенны и заразительны, что и она по временам улыбалась, работала сильнее лошади и ничего не возражала, когда Минай хлопал ее по спине; только по привычке говорила: "П-шел, одёр!" Но эта угрюмость была только напускная, и Федосья тотчас же выдавала себя, раздвигая рот до ушей. То же самое было и тогда, когда родился Яшка. Федосья молчала; появлению его на свет она, по-видимому, совсем не обрадовалась. Может, она чувствовала, что Яшка, прежде чем сделается ревизской душой, высосет ее и истомит? Кто ее знает! Но зато Минай восхищался. Яшка был в его глазах необыкновенное существо. "О, о, о! какой бутуз! Гляди, ручищи-то! Знатный мужчина!" — говорил он, осматривая необыкновенные ручищи и тыкая пальцем в брюхо Яшки.

Собственно говоря, с этого времени и начинаются мечты Миная.

Конечно, и в эту пору у Миная были черные дни, когда он опускал нос и мрачно молчал. Но это не один он испытывал, и черные дни были общими обстоятельствами, которые обрушивались на всех парашкинцев. А в таком случае мог ли он совершенно и окончательно опустить нос?

Начались эти обстоятельства с упорства, выказанного обеими половинами, разорванными после уничтожения крепостного права, — начались с той самой минуты, когда, кончив роман*, парашкинцы решили все-таки не поддаваться увещаниям их прежнего господина. Главное несчастие для обеих сторон заключалось в том, что одна сторона предлагала болотца, другая с тем же упорством отказывалась от болотцев.

Целых полгода обе стороны мучились так. Барин был седой уже старик, голова которого постоянно тряслась, — от негодования, как думали парашкинцы, не знавшие его прежней жизни. Он бился совсем не из-за выгоды, а из-за того только, чтобы насолить "мошенникам". Тем не менее он сам желал поскорее развязаться и совсем уехать из деревни. Каждую неделю он собирал парашкинцев и толковал с ними, но все ничего не выходило, и эта канитель тянулась целых полгода! Придут парашкинцы всей кучей, встанут возле крыльца и молчат, напряженно слушая седого барина. А седой барин стоит на крыльце, размахивает руками, трясет головой — и все тут! Уйдет седой барин, побранятся между собой парашкинцы и также уходят всей кучей, не оставив после себя никакого ответа.

Наконец терпение барина лопнуло. Один раз, собрав около своего крыльца парашкинцев, он категорически спросил у них, соглашаются ли они на предлагаемый надел или нет; и, когда парашкинцы, по своему обычаю, уклонились от ответа, барин крикнул: "Лошадей!", сел в карету и поехал. Проезжая мимо парашкинцев, он крикнул им, с негодованием тряся головой:

— Останетесь вы… Останетесь! Останетесь!

Это было зловещее предсказание, пророчество вороны. Парашкинцы немедленно же поняли свою глупость. Долгое время они молча смотрели друг на друга и думали каждый про себя: вот-то дураки! Они готовы были уже начать, по своему обыкновению, злобную перебранку, но в это время Минай крикнул: "Уехал… ну и пущай!" Этого было достаточно, чтобы парашкинцы вышли из того молчаливого оцепенения, находясь в котором невозможно принять какого-либо решения. Парашкинцы заговорили:

— И пущай его!

— И не надо!

— И господь с ним!

— Способнее же опосля всего нищий надел!

— Нищий, что ли?

— Нищий так нищий! один конец… Фрол! пиши гумагу!