Фантастический альманах «Завтра». Выпуск четвертый

— И все-таки не стоит постоянно избавляться от Мардария таким рискованным способом, — настаивала на своем Нинель, и, конечно, она была права, напоминая об осмотрительности. Права, но не очень последовательна, потому что когда добрались до дома, то есть до гнезд, то спать не легли, а еще некоторое время сидели тесным кружком, читая стихи казненного. В смысле, читали Нинель и Самуил Иванович, а Борис Арнольдович лишь слушал да вздыхал. Да глаза тер. Стихи эти в одночасье стали крамольными, но как же их забудешь в одночасье…

— А чем был знаменит пресловутый Шикльгрубер? — полюбопытствовал Борис Арнольдович, вспомнив, что отныне он может спрашивать о чем угодно и кого угодно.

— Грешник великий! — усмехнулся Самуил Иванович. — Даже имя это стало нарицательным. А вообще-то, Шикльгрубер был младшим председателем, но втайне от всех настаивал и пил перебродивший сок плодов. А еще умел добывать огонь, жарил на нем маленьких ящерок и пожирал. Когда Шикльгрубер почувствовал, что его творчеству приходит конец, он выпил перебродившего сока, сколько влезло в него, и стал кричать на весь Остров: «Отдайте мне мой гектар Острова! Я все посчитал, у нас ровно гектар приходится на человека! Отдайте, я хочу жить, как мне нравится!»

Шикльгрубера поймали, хотели судить по всей строгости заповеди, но он вырвался и сам кинулся тигру в пасть. Однако тигр есть его не стал, только голову откусил и бросил. Пропитанное перебродившим соком тело долго валялось нетронутым…

— В чем же он замешивал свою брагу?

— О, в этом состояло еще одно нарушение главной заповеди! Сплел из прутиков маленький как бы кокон да обмазал его глиной с обеих сторон. Так и получился сосуд.

Должен вам еще сказать, уважаемый Борис Арнольдович, когда Шикльгрубера разоблачили, то еще немало осталось в Городе других Шикльгруберов. Имя то было одно из самых традиционных. И теперь все, кто еще жив, имеют псевдонимы. Полинезий-то хоть поэтом был. А другие — никто. Просто рядовые граждане. Как я, как Нинель. А с псевдонимами. Если захотеть, то можно в этом усмотреть нечто очень подозрительное. При желании. Так что сегодня можно было очень много народу отдать на съедение с той же формулировкой. Если уж освобожденного поэта не пощадили, то другого кого и подавно не пощадят. То есть, я хотел казать, — не пощадим. А вам имя Шикльгрубер тоже о чем-то говорит?

— Само собой. И у нас это имя носил один великий грешник. Но его грехи были несоизмеримы грехами ваших Шикльгруберов вместе взятых. То есть его грехи были куда более ужасны, они связаны с гибелью миллионов людей.

— Ну, это все относительно. Зависит от моральных принципов общества. У нас нарушение одиннадцатой заповеди карается гораздо строже любого другого преступления.

— Я, пожалуй, пойду спать, — сказала Нинель и зевнула, — устала что-то. А вы, Борис Арнольдович, как, посидите еще?

Ему, конечно, хотелось еще посидеть, поговорить с умным и деликатным Самуилом Ивановичем, но он не знал, удобно ли.

— Я думаю, мы посидим еще немного, — ответил за него собеседник, — Борису Арнольдовичу утром спешить некуда, а у меня старческая бессонница.

Нинель скрылась в детском коконе, оттуда послышались невнятные детские голоса, а потом все стихло.

— Надеюсь, сегодня последний раз буду ночевать в чужом гнезде. Завтра уж, если не вызовет Генеральный в граждане производить, достроюсь, должно быть, — первым прервал паузу Борис Арнольдович, задумчиво глядя куда-то вдаль.

И вдруг ему захотелось рассказать собеседнику о своем дневном визите к оберпредседателю. Со всеми подробностями. Он не знал, почему такое желание возникло, но сопротивляться ему не стал.

— Между нами говоря, наш Порфирий Абдрахманович вовсе не такой человек, за какого вынужден себя выдавать. Вы не поверите, но он сам большой еретик. При мне употреблял перебродивший сок плодов, меня угощал, порядки ваши ругал на чем свет стоит, в том числе и одиннадцатую. Невероятно, но факт. Кстати, даже у простака Мардария есть мысли. Очень серьезные и, главное, вольные.

— Хммм… — задумчиво протянул Самуил Иванович, но совсем не удивленно, — я подозревал… Порой сильно подозревал… У меня давно было ощущение, будто даже самые главные люди Острова думают не то, что делают, а делают не то, что хотят делать. Вы внесли, так сказать, последний штрих в мою дилетантскую теорию развития нашего общества.

Какую прочную Систему мы создали! Она работает сама по себе и не нуждается ни в чьей защите. Она уже ни в младших председателях не нуждается, ни в оберах, ни в самом Генеральном. Их всех не станет — мы сами будем отдавать на растерзание своих лучших сограждан. И самого Генерального отдадим, если только он вздумает замахнуться на Систему. Хотя он, конечно, не вздумает.

Бегите, Борис Арнольдович, бегите с Острова! Вы, я полагаю, уже достаточно потешили свое любопытство. Вам уже есть о чем рассказать соплеменникам.