Фантастический альманах «Завтра». Выпуск второй

— Ну, теперь там ничего этого нет, — снова сухо прервал меня старик. — Мы все это переделали по-своему. Вместо описываемой вами ненужной роскоши природы мы устроили обширные огороды, разделенные дорогами и каналами, перекрещивающимися под прямым углом, как здешние улицы. Вашей былой «красоты» вы больше не найдете и за городом. Мы ее уничтожили, потому что и она мешала нашему равенству. Мы нашли несправедливым, чтобы одни люди жили среди живописных окрестностей, а другие — среди болот или голых песков. Теперь, благодаря нашим трудам, весь мир стал одинаков во всех своих частях, все люди повсюду живут в одинаковых условиях, потому что на земле нет уже таких мест, которые имели бы какие-либо преимущества пред другими.

— А разве нет других стран, кроме этой? — спросил я, думая, что старик под словами «весь мир» подразумевает только свою страну, и чувствуя, что дорого бы дал, чтобы очутиться в какой-нибудь стране, хотя бы даже в одной из тех, которые тысячу лет назад считались самыми суровыми.

— Области другие есть, но стран в прежнем смысле больше не существует, — пояснил мой спутник. — Говорю вам: весь мир сделан нами совершенно одинаковым. Везде один народ, один язык, один закон, одна и та же форма жизни.

— Боже мой! Неужели, в самом деле, на всей земле, от полюса до полюса и на протяжении всего экватора, нет ни малейшего разнообразия? — ужасался я. — Как это должно быть скучно!.. Но, может быть, у вас есть хоть какие-нибудь способы развлечения, театры, например?

— Нет, мы уничтожили и театры, — ответил старик. — Особенности артистического темперамента не допускали уравнения. Каждый из артистов мнил себя лучше и выше других… Быть может, в ваши дни это было иначе?

— Нет, артисты и в наше время, как и во все предшествовавшие времена, считали себя, так сказать, сверхмировыми существами, — сознался я. — Но мы этим не обижались, не придавая этому особенного значения.

— Ну, а мы взглянули на этот вопрос иначе, — отозвался мой спутник. — Наш «Союз общественной охраны Белой ленты» нашел, что все способы развлечения вредны и порочны, перетянул на свою сторону большинство и добился того, что всякие игры, музыка, танцы и прочие забавы были навсегда воспрещены.

— Ну а книги читать вам позволяется? — спросил я.

— Это нам не запрещено, но только читать-то у нас нечего. Новых книг больше не пишется. Да и о чем писать в мире, где нет ни горестей, ни радостей, ни разочарований, ни надежд, ни любви, ни ненависти; где жизнь течет таким ровным, тихим, нигде не застревающим потоком?

— Да, у вас действительно писать не о чем, — согласился я. — Но что сделали вы с творениями прежних авторов? У нас были Шекспир, Вальтер Скотт, Теккерей, Байрон… Наконец, я сам кое-что написал, заслуживающее некоторого внимания, как говорили. Может быть, все это у вас хранится в общественных…

— Нигде не хранится, — почти сердито оборвал меня мой провожатый. — Мы весь этот старый хлам сожгли. Нам совсем не интересно знать о тех временах, когда в мире шла такая неразбериха и люди, в огромном большинстве, были превращены в невольников и во вьючный скот.

Дальше я узнал от него, что у них, благодаря настояниям самой сильной общественной партии «Союз общественной охраны Белой ленты», были уничтожены все без исключения произведения искусства прежних времен и постановлено подавлять в подрастающих поколениях малейшее стремление к художественной деятельности всякого рода, потому что такая деятельность признана зловредной, как подрывающая великие основы равенства. Люди с художественными наклонностями имеют привычку мыслить и этим самым возвышаться над другими, не имеющими такой зловредной привычки. Разумеется, последняя категория людей преобладала и составляла большинство, которое и признало существование неприятных ей лиц первой категории недопустимым. При этом старик добавил, что по той же причине были воспрещены всякого рода спорт и общественные игры, так как состязания ведут к проявлению различных способностей, а различие способностей нарушает законы равенства.

— А по скольку часов в день работают у вас? — спросил я.

— Только по три часа, все же остальное время дня в нашем собственном распоряжении, — не без гордости проговорил старик.

— Что же вы делаете в течение такого продолжительного свободного времени? — поинтересовался я.

— Отдыхаем, — последовал краткий ответ.

— Отдыхаете?! Двадцать один час подряд только и делаете, что отдыхаете? И это после такого ничтожного труда? — изумлялся я.

— Ну, конечно, не все же время мы спим или сидим, как ваши прежние истуканы, — возразил мой спутник. — Мы думаем, беседуем…

— А!.. О чем же, смею спросить?

— О том, как трудно жилось прежним людям и как счастливы теперь мы, а также о великих предназначениях человечества.

— А что именно вы представляете себе под названием «предназначения человечества»? — с любопытством спросил я. — Об этом и в наши дни много толковалось, но никто так и не мог выяснить, что, собственно, имелось в виду.