Фантастический Калейдоскоп: Механическая осень

– Не думаю, – сказала Дарья. – Я вижу. Они меняются, пусть очень медленно, но меняются. Любят сказки.

– Я тоже люблю сказки.

– Это совершенно другая жизнь.

Они перешли к валуну в середине комнаты. Плоская, отполированная вершина камня служила обитателям дома обеденным столом. Сквозь не очень круглую дыру в потолке проникал свет. Храпнёв принялся выкладывать из сумки консервы.

– Ты, наверное, хотела сказать – форма жизни.

– А какая разница? – посмотрела на него Дарья.

– Вы слишком…

Из глубины дома неожиданно дохнуло красноватыми отблесками, многоголосьем, детским криком. Потом, видимо, захлопнулась дверь, и крики отрезало. Появился весёлый Рогов. Храпнёв мотнул головой, отгоняя почудившуюся ему жуть.

– Что там? – спросил он. – Жертвоприношение?

– Дети, – пожал плечами Рогов.

– Как они тебе? – поинтересовалась Дарья, укладывая продукты в автономный холодильник.

– Очень непосредственные и живые, – сказал Рогов, читая маркировку последнего контейнера. – Курица в панировке. У меня вообще сложилось впечатление, что они вполне самостоятельны, как сообщество.

– А вы знаете, чему мы их научили? – Глаза женщины блеснули. – Мы научили их спать!

– О! – сказал Храпнёв.

– Блин, Лёшка! – стукнула его кулаком в плечо Дарья. – Это на самом деле было трудно.

– Ай! – Храпнёв потёр место удара. – Это было вполне нейтральное «О!».

– Саркастическое, – сказал Рогов. – Я угощу?

Он показал на курицу в панировке.

– Да, можно, – кивнула Дарья.

– Тогда воркуйте.

Рогов пропал в темноте проёма. Детский гомон через секунду прорезался снова, потом его перекрыл бодрый голос:

– А что вам дядя Саша принёс? Ну-ка!

Дверь отсекла восторженные крики. Храпнёв мысленно её поблагодарил. За то, что есть. За то, что плотно закрывается. За то, что хорошо глушит звуки.

Героическая дверь!

– Поворкуем? – спросила Дарья.

Они сели на скамью, сделанную из трёх, схваченных пластоновой стяжкой кресел со станции. Храпнёв приподнял руку, и Дарья протиснулась под неё головой, плечом, приятной тяжестью. Храпнёв приобнял.

– Всё же как ты? – спросил он тихо.

– Занимаюсь тем, чем хочу, – ответила Дарья.

– А я занимаюсь тем, что скажет Барабан. Как ты знаешь, он не особенно изобретателен. Обычно мы разворачиваем полевой лагерь, бьём шурфы под сейсмодатчики, пишем дневники, ковыряем в носу, пока трудится экспресс-лаборатория, потом сворачиваем лагерь. Следует день отдыха и регламентных работ с техникой, мы доводим Барабана до белого каления одним своим присутствием, он вполне ожидаемо звереет, и мы, подгоняемые его пинками, отправляемся разворачивать лагерь в новой точке.

– Романтика!

– Ага. Может, вы с ним помиритесь?

– Мы не ссорились, Лёш.

– А выглядит иначе.

– Нам просто не о чем говорить. Димка это Димка, а я это я. Я не умею уступать. А он не умеет слушать.

– Ну, если учесть, что ты можешь говорить только о своих подопечных…

– Я считаю, что это наше будущее.

– Чьё? Твоё, моё и ещё шести человек? Как долго в них останется то, что вы с Пановым в них вкладываете?

– Как со всякими детьми. Кто-то забудет, кто-то запомнит.

Храпнёв, шевельнувшись, усмехнулся. Дарья приподняла голову.

– Хочешь на них посмотреть?

– Чего я там не видел? Как у них головы отваливаются?

– Они теперь держат форму.

– А пальцев на руках?

– У большинства – по четыре. Но у Симки уже пять.

Храпнёв погладил Дарью по волосам.

– Бедная, ещё три года ты будешь учить их самостоятельно ими пользоваться.

– И научу! Рисунки видел?

– Рисовали под присмотром учителей?

– Да.

– Дашка, – сказал Храпнёв, – ты посмотри трезво. Они – дети, пока мы рядом. Они глотают первые слоги и коверкают слова, но склоняют и произносят их правильно, с правильными окончаниями, в правильном контексте. Понимаешь? Это не они, это мы за них говорим. Вернее, они каким-то образом выуживают это из нас. Может, несознательно воспринимают. Ты же не думаешь, что у них сам по себе за это время сформировался речевой аппарат – язык, связки, прочее?

Женщина помолчала.

– Я знаю, Лёш, – сказала она наконец. – Но они учатся.

– Чему?

– Быть людьми.

– А им хочется быть людьми? – спросил Храпнёв. – Люди, вообще-то, страшные существа. Импульсивные, нелогичные, непредсказуемые.

– Лёш, чего ты добиваешься? – спросила Дарья.

– Не знаю.

– Ты думаешь, что они опасны?

– Как всякое не пойми что.

Дарья, потянувшись, поцеловала его в шею.

– Так получилось, Лёш, – сказала она ему, как ребёнку. – Будущая колония погибла, даже не начавшись. Весь биоматериал, зародыши, биолаборатория… Мы хотели заселить этот мир людьми, но увы. Так бывает.

– И тут – это.

– Да, это, местная жизнь, которая неожиданно пошла с нами на своеобразный контакт.

– Что они вообще из себя представляют, ты видела?

– Нет.

– И я нет.

– Возможно, этой жизни хочется быть ребёнком.

– Да здравствует инфантилизм! Знаешь байку, которую страшный и ужасный Барабанов сейчас возводит в ранг религии?

Дарья качнула головой.