Дежнев с отвращением посмотрел на свою чашку, продолжая следить за контрольными приборами. Он фыркнул:
— Как говаривал мой отец: «На свете нет такого напитка, как чистая вода, поскольку существует только один очищающий компонент».
— Да уж, Аркадий, — подхватила Баранова, — твой отец наверняка не раз очищал воду, но здесь, на корабле, тебе придется пить ее неочищенной.
— Ну что ж, всем нам приходится время от времени терпеть лишения, — он залпом выпил воду, его лицо исказилось гримасой.
— Думаю, если быть точными, сейчас время для ланча, но мы вполне можем обойтись без него, хотя все-таки...
— Что все-таки? — переспросил Дежнев. — Тарелочку горячего борща со сметанкой?
Баранова продолжала, не обращая на Дежнева внимания:
— В обход всех правил и запретов, я тайно прихватила с собой плитку шоколада — настоящего, высококалорийного и без всяких тканей.
Калныня отбросила полотенце, которым только что вытерла руки. Подумав, она сказала:
— Шоколад разрушает зубы.
— Не сразу, — возразила Баранова, — а кроме того, ты можешь прополоскать их водой, чтобы убрать налет. Кто желает?
Поднялось четыре руки, среди них и рука Калныни.
Моррисон с удовольствием взял свой кусочек. Он вообще обожал шоколад и сейчас, стараясь продлить удовольствие, не спеша его посасывал. Вкус шоколада внезапно и остро напомнил ему о детстве, проведенном на окраине Мюнси.
Шоколад уже растаял, когда Конев негромко обратился к Моррисону:
— Вы что-нибудь ощутили, когда мы проглатывали глиальную клетку?
— Нет, — ответил Моррисон. Он действительно ничего не чувствовал. — А вы?
— Мне кажется, да. Мне вдруг послышались слова «зеленые поля».
— М-да... — недовольно вырвалось у Моррисона. Затем они оба замолчали.
— Ну и?.. — нарушил молчание Конев.
Моррисон пожал плечами:
— У каждого человека в голове постоянно находятся какие-то мысли. Иногда какие-то фразы ни с того, ни с сего приходят вам на ум. Ты, возможно, их слышал раньше, но не придал никакого значения. А теперь они всплыли в сознании. Или же у тебя просто слуховые галлюцинации.
— Но это пришло мне в голову, когда я, сконцентрировавшись, смотрел на ваш компьютер.
— Просто вам очень хотелось что-то уловить, и это что-то вы все-таки услышали. То же самое можно сказать про сон.
— Нет, это было на самом деле.
— Откуда вы можете это узнать, Юрий? Я никогда не ощущал ничего подобного. Вы думаете, что кто-то еще чувствовал то же самое?
— Нет, у них не получится. Они не пытались сосредоточиться на вашем компьютере. И, возможно, что ничей мозг, кроме вашего, не сможет ничего уловить.
— Вы гадаете на кофейной гуще. А что, по-вашему, означает эта фраза?
— «Зеленые поля»? У Шапирова есть домик за городом. И, наверное, он вспомнил это место.
— Вполне возможно, что у него в голове возник лишь один образ. А уж вы дополнили образ словами.
Конев нахмурился, помолчал минуту, затем добавил с неприкрытой враждебностью:
— Почему вы так сопротивляетесь всякой возможности получения какой-либо информации из мозга?
Моррисон ответил в том же духе:
— Потому что однажды я уже обжегся на так называемом восприятии чужих чувств и мыслей. Я был смешон, и стыд не проходил довольно долго. Так что теперь я стал более осторожным. Обыкновенный образ женщины и двух детей не говорит нам ни о чем. Так же как и фраза «зеленые поля». Как вы смогли отличить их от своих собственных образов и мыслей? А сейчас, Юрий, что бы мы ни услышали или ни увидели, все обязательно должно соответствовать физическому соотношению «квант-теория относительности». Тогда только мы и сможем о чем-то заявить во всеуслышанье. А пока этой взаимосвязи нет, никто нам не поверит. Над нами только посмеются. Это я говорю, исходя из собственного опыта.
— Хорошо, — согласился Конев. — А если вам удастся услышать что-нибудь существенное, то, что имеет непосредственное отношение к нашему проекту? Вы никому об этом не скажете?
— Почему же? Если я уловлю что-либо, касающееся физики или теории минимизации, я ведь один ничего не смогу понять, да и попытки самому справиться с этим заведут меня в тупик. Если нам удастся получить какой-то существенный результат, то только благодаря моему компьютеру и моей теории. Почти все лавры достанутся мне. И поэтому мне нет смысла что-то скрывать. Моя личная заинтересованность и честь ученого не позволят мне сделать это. А вы? Как поступите вы?
— Я тоже обязательно все открою. Точно так, как только что это сделал.
— Я не имею в виду фразу «зеленые поля». Это чепуха. Допустим, вы узнаете что-то очень важное, а я нет. Если вам вдруг покажется, что это представляет государственную тайну, как, например, сама теория минимизации? Скажете вы мне что-нибудь в таком случае? Или побоитесь прогневить ваш Центральный Координационный Комитет?..
Хотя они и говорили шепотом, Баранова уловила последние слова:
— Политика, джентльмены? — сурово прозвучал ее вопрос.