Фантастическое путешествие

— Конечно. Придумываешь пару рифм, подсчитываешь ударения. Если поэзия современная, смысла в стихах может вообще не быть. Кстати, вот стишок, который я только что накропал. Назвал его «Стервятник». Слушай:

Вцепившись в горный склон
Когтистыми когтями, он
Стоит, лазурью окружен.
Он видит, вдаль вперив свой взор,
В морщинах волн морской простор,
И громом падает он с гор.³

— Люций, но это звучит несколько вторично, — задумчиво произнес я.

— Вторично? Что ты имеешь в виду?

— Существует стихотворение «Орел», которое начинается так: «Вцепившись в голый склон когтистыми руками».

Хейзелтайн пристально посмотрел на меня.

— Орел? С руками? Все знают, что у орла нет рук. Если поэт не знал такого элементарного факта из естествознания, он выставил себя необыкновенным дураком. Кстати, кто написал эту поэму?

— Честно говоря, Альфред, лорд Теннисон.

— Никогда о нем не слышал, — сказал Хейзелтайн.

(Несомненно, он о нем не слышал, в конце концов, он был литературным критиком.)

— Позволь мне прочитать еще несколько отрывков, — сказал он и нараспев произнес:

Послушайте, ребятки, и вы поймете,
Что рассказ мой о Стране восходящего солнца
В декабре, седьмого числа в сорок первом году.
И в могилу давно сошли почти все,
Кто помнил историю эту…⁴

— А это стихотворение ты как назвал, Люций? Случайно, не «Полуденная дрема Мультгероя»?

Он с подозрением прищурился.

— Откуда ты знаешь?

— Просто интуиция, — ответил я.

Потом Люций продекламировал «Это моя последняя теща нарисована на стене» и «Ты знаешь, мы, янки, взяли приступом Анцио, и в назначенный день…».

И хотя в последней строфе мне почему-то почудился Р. Браунинг, я вынужден был остановить его, когда он начал читать то, что наверняка было чрезвычайно длинной поэмой. Она начиналась так:

Старик моряк, он одного
Из пятерых сдержал рукою:
«Что хочешь ты, с огнем в глазах,
С седою бородой?⁵

Я, пошатываясь, вышел. Поэт из него вышел почти как критик, но немного лучше.

Я навестил мисс Лиссауэр. Нашел я ее в кабинете, склонившейся с печальным видом над рукописью.

— Джордж, кажется, я разучилась писать, — едва слышно пробормотала она. — Сам процесс перестал меня захватывать. Моя книга «Повесь меня за кишки» имела успех, несмотря на разгромную рецензию, написанную моим любимым Люцием, но эта, новая, не идет. Она называется «Освежуй меня до костей», но почему-то я не могу вложить душу в разделку тела.

— Агата, но чем ты будешь заниматься?

— Я решила стать критиком. Послала автобиографию в Конгрегацию критиков, включая документальное подтверждение того, что поколотила мою престарелую бабушку и много раз воровала молоко у детей. Думаю, на основании этого я могу рассчитывать на положительное решение.

— Не сомневаюсь в этом. Ты собираешься стать литературным критиком?

— Не совсем. В конце концов, я — прозаик, а что прозаик знает о литературе? Нет, я собираюсь критиковать поэзию.

— Поэзию?

— Конечно. Это так просто. Стихотворения так коротки, что даже голова не успевает заболеть от их чтения. А если они еще и современные, нет необходимости напрягаться, чтобы понять смысл, потому что его не может там быть по определению. Естественно, я постараюсь найти работу в «Букселлерс уикли», в котором публикуются анонимные рецензии. Уверена, что могу проявить себя. Надеюсь, никто никогда не узнает, кто измыслил все те мерзости, которые я планирую написать.

— Агата, возможно, ты еще не знаешь об этом, но твой возлюбленный Люций перестал быть критиком. Теперь он пишет стихи.

— Чудесно, — сказала Лиссауэр. — Я буду писать рецензии на его книги.

— Надеюсь, не слишком злобные, — сказал я.

Она с ненавистью посмотрела на меня.

— С ума сошел? И лишиться своего места в «Букселлерс уикли»? Никогда.

Полагаю, ты понял, чем все закончилось.

Сборник стихов Хейзелтайна вышел под названием «Сладостные реминисценции». На него анонимно написала рецензию мисс Лиссауэр. На этот раз Хейзелтайн отправился по извозчичьим дворам, проверяя кнуты на необходимую упругость. Он ворвался в контору «Букселлерс уикли» и, прежде чем прибыл вызванный наряд полиции, нашел забившуюся в угол мисс Лиссауэр.

— Да, — сказала она. — Это я написала рецензию.

Хейзелтайн отбросил свой кнут и разрыдался.

— Она заслуживает хорошей порки, — произнес он, когда его выводили. — Но я не мог себя заставить оставить рубцы на этой восхитительной коже.

Я очень внимательно слушал его рассказ, а когда Джордж закончил, спросил:

— Правильно ли я вас понял? Луций Ламар Хейзелтайн, бывший литературный критик, по-прежнему страдает?

— Испытывает чертовские муки.

— Чудесно. А Агата Дороти Лиссауэр, которая стала критиком, тоже страдает, не так ли?

— Сильнее, чем Хейзелтайн, если такое возможно.