Фантастичнее вымысла

— Угроза смерти придает жизни осмысленность и привлекательность. Это — главное освобождение от скуки. Быть в самой гуще всего на свете. Я раньше думал: «Я знаю, что собираюсь довести то, что делаю, до крайности, чтобы все поняли, что я собираюсь начать жизнь на дне и сделаться самой презираемой личностью. Я стану воплощением всего того, что вас раздражает, и вы не сможете сказать ничего такого, что бы обидело меня, и не сможете оскорбить меня. Потому что со дна можно только подняться выше». По-моему, ужасно приятно осознавать, что никому не удастся меня унизить. Разве что убить. Потому что я — олицетворение всего самого низменного. Я — самое скверное, что только может существовать, и вы никогда не сумеете обвинить меня в том, что я запятнал себя недостойным поступком. Потому что, как я только что сказал, я и без того гадок так, что дальше некуда. У меня словно крылья расправились — такую свободу я ощутил, когда понял, что не нужно переживать по поводу того, что кто-то может тебя унизить.

Если кому-то не нравится моя музыка, то мне на это наплевать. Действительно наплевать. Если кому-то не нравится то, как я выгляжу, если кому-то не нравятся мои высказывания, это значит, что я отчасти добился, чего хотел. То есть получаю от людей то, что и хотел.

* * *

Мэнсон разъясняет значение четвертой карты: называется она Смерть.

— Четвертая карта — это ваше далекое прошлое, — говорит он. — Карта, которая называется Смерть, символизирует главным образом переход. Отчасти это то, чем вы были раньше, отчасти то, чем являетесь в данный момент. Для меня это имеет особый смысл, если учесть, что в моей жизни за последние десять лет произошли грандиозные изменения.

* * *

Сидя в темно-синем офисе своей звукозаписывающей компании, он рассказывает:

— Думаю, моя мамочка до известной степени страдает синдромом барона Мюнхгаузена. Он проявляется в тех случаях, когда люди пытаются убедить вас в том, что вы больны, чтобы подольше находиться рядом с вами. Когда я был молод, мать обычно уверяла меня, что у меня аллергия к самым разным вещам, к которым я на самом деле не испытывал никакой аллергии. Она утверждала, что у меня аллергия к яйцам и стиральному порошку и прочей дребедени. В этом отчасти есть что-то медицинское, потому что моя мать по профессии медсестра.

Черные расклешенные брюки колыхнулись, закрывая черные башмаки с тупыми носами.

Мэнсон продолжает рассказ:

— Помнится, у меня возникла проблема. Закрылось отверстие уретры, и мне сделали операцию на пенисе, чтобы ее открыть. Это было самое худшее из всего, что может произойти с ребенком. Мне сказали, что, когда начнется пора полового созревания, мне придется снова идти к хирургу и повторить операцию. Я ответил: «Ни за что. Мне плевать, какой струйкой у меня выходит моча. К вам я никогда не вернусь».

Мать Мэнсона до сих пор хранит в пробирке кусочек его крайней плоти.

— Когда я стал старше, у нас с отцом начались нелады. Его часто не бывало дома, и я редко общался с ним, потому что практически никогда не видел. Он все время работал. Я не знал, кем стану, когда вырасту, но, пожалуй, от отца я унаследовал черты трудоголика. Мне исполнилось двадцать, когда отец впервые рассказал о том, что был на вьетнамской войне. После этого он стал рассказывать мне о людях, которых убивал, и о том, как они использовали против вьетнамцев дефолиант «эйджент оранж».

У нас с отцом проблемы с сердцем, какие-то там шумы. Я в детстве очень много болел. Три или четыре раза лежал с пневмонией, причем каждый раз в больнице. У меня всегда был недостаточный вес, я был тощий и хилый. У людей просто руки чешутся отлупить такого недоноска.

В соседних комнатах постоянно звонят телефоны. С улицы доносится шум машин, мчащихся по четырехрядному шоссе.

— Когда я писал эту книгу [автобиографию], — рассказывает Мэнсон, — я не задумывался о том, что похож на своего деда. Только когда дописывал последние страницы, меня осенило. В детстве я его воспринимал как какого-то монстра, потому что у него в доме хранились женская одежда, искусственные члены и тому подобное, а в конце моей истории я стал еще более омерзительным созданием, чем был мой дед. Кажется, я никому об этом раньше не рассказывал, — говорит Мэнсон, — но в прошлом году я выяснил, что отец и дед не ладили между собой. Мой отец пришел с вьетнамской войны, и его выгнали с работы, сказав, что он задолжал за квартиру. Это действительно какая-то темная история, которая мне всегда не нравилась. И отец в прошлом году рассказал, что узнал, будто мой дед — ненастоящий его отец. Для меня это был удар, я отказывался верить своим ушам, но, с другой стороны, это многое объясняло, например, почему дед всегда так плохо относился к нему, почему у них были такие скверные отношения. Жутко даже подумать, что дед мне не родной.