Фантастика 1971

Надеюсь, что в тех цитатах, которые я приведу, почувствуется остроумный стиль этого произведения. На иронический лад читателя настраивает уже эпиграф: «Итак, я доказал, что люди, жившие до потопа, были гораздо умнее нынешних: как жаль, что они утонули».

Барон Брамбеус, который долго путешествовал по Египту и, «быв в Париже, имел честь принадлежать к числу усердных учеников Шампольона-младшего», отправляется в путешествие по Сибири вместе с доктором философии Шпурцманном, «личным приятелем природы, получающим от короля Ганноверского деньги на поддержание своих связей с нею». До почтенных путешественников доходят слухи о таинственной «писаной комнате» на острове Медвежьем в устье Лены.

Они добираются на этот остров и, проникнув в пещеру, с изумлением видят каменные стены, покрытые высеченными на них иероглифами. Конечно, египетскими, недаром же Брамбеус был учеником Шампольона. Правда, сперва их несколько смутило «то, каким непостижимым случаем Египетские иероглифы забрались на Медвежий остров, посреди Ледовитого Океана… Не белые ли медведи сочинили эту надпись?» Но отважным землепроходцам тут же удается найти объяснение, тоже вполне в духе нынешней научной фантастики: «Это только новое доказательство того, что так называемые Египетские иероглифы не суть Египетские, а были переданы жрецам того края гораздо древнейшим народом, без сомнения людьми, уцелевшими от последнего потопа».

На то, чтобы скопировать эти надписи, у путников нет времени, его только-только хватает, чтобы их прочитать. И вот ученик Шампольона начинает, не затрудняясь, шпарить по-писаному; вместо глав в повести идут стены: Стена I, Стена II и т. д. Развертывается в том же пародийном ключе история допотопной страны, которая погибла от удара кометы, о чем и поведал на камне последний оставшийся в живых житель столичного города Хухурун (весьма напоминающего Санкт-Петербург). Шпурцманн слушает чтение Брамбеуса, разинув рот, и лишь иногда делает глубокомысленные замечания. Например, немец не выдерживает, когда чтец вставляет в свой рассказ слово «кокетка». Возникает научная дискуссия: «— Я не думаю, — говорит Шпурцманн, — что кокетки были известны еще до потопа… Тогда водились мамонты, мегалосауры, плезиосауры, палеотерионы и разные драконы и гидры: но кокетки — это произведение новейших времен.

— Извините, любезный Доктор… Вот иероглиф, лисица без сердца, это по грамматике Шампольона-младшего должно означать кокетку…» Сцена, в которой высекавший иероглифы и его возлюбленная Саяна подвергаются нападению плезиозавра, весьма напоминает кинофильм «1000 000 лет до нашей эры».

Однако главное спрятано на последней странице. Когда чтение закончено, выясняется, что никаких иероглифов не было, а были лишь естественные узоры, которые под действием сильного холода образовались на поверхности гигантского сталагмита. Немец в ярости, но Брамбеус спокойно парирует: «Не моя ж вина, ежели природа играет так, что из ее глупых шуток выходит по грамматике Шампольона очень порядочный смысл!» Я думаю, что комментарии здесь могут только повредить.

Пародийно и следующее происшествие с бароном Брамбеусом, случившиееся во время «Сентиментального путешествия на гору Этну». За невинный, с его точки зрения, флирт с итальянкой ревнивый швед столкнул несчастного барона в кратер «волкана». Земля внутри оказалась опять-таки пустотелой, с собственным мирком, в котором все ходят головами к центру Земли, а ногами по внутренней поверхности шара.

Мир, в котором очутился барон, — это мир навыворот, так сказать, антимир. Там танцуют на похоронах, денег никто не платит, дураки считаются умнее умных, семейное счастье заключается в том, что супруги целый день ссорятся. Правда, оказалось, что и к этому миру можно привыкнуть. Герой избрал себе жену навыворот, устроил себе хозяйство вверх дном, а при ближайшем удобном случае был выброшен обратно на поверхность Земли через жерло Везувия.

* * *

САМЫМ ЗНАЧИТЕЛЬНЫМ ФАНТАСТИЧЕСКИМ ПРОИЗВЕДЕНИЕМ ТОГО времени обычно считается неоконченная повесть Владимира Федоровича Одоевского «4338-й год». Ни до каких левых «крайностей» ни в своем творчестве, ни в своем мировоззрении В.Одоевский не доходил, тем не менее он был по-своему человеком передовым. Но, надо сказать, это была личность весьма противоречивая: с одной стороны, царский чиновник, сенатор, с другой — помогал петрашевцам и сотрудничал в «Искре».[3] Он и сам осознавал свою раздвоенность: «Псевдолибералы называют меня царедворцем, монархистом и проч., а остальные считают меня в числе красных». Может быть, этому способствовали обстоятельства его рождения. По отцу он был князь, Рюрикович, а мать его была бывшей крепостной крестьянкой. Обе эти стороны Одоевского — и княжеская, и демократическая — отразились в его неоконченном «4338-м годе».