Фантастика 1971

— Ну, да поймите, тогда я не мог влезть в вашу шкуру, а теперь сам попал в положение непризнанного пророка.

— Ага, мое прошлое стало вашим настоящим — прекрасно. Будем надеяться, что мое настоящее — ваше будущее.

— Хотел бы этого — вы мне нравитесь… Поговорим-ка о деле, Николай Пантелеймонович. Как же все-таки с предсказанием открытий?

— Как, как! Сам мучаюсь. Я предсказал пару открытий, но даже говорить о них сейчас не хочу: до того, как их сделают, пройдет лет десять. Вот бы здорово было иметь рядом параллельный мир, в котором время идет впереди нашего, предсказывать — у себя — открытие, а потом бежать в соседнее измерение и смотреть, как и когда это открытие сделано.

— Прекрасная идея! А что вы называете открытием?

— Все-таки силен в вас журналист, мой дорогой. Дефиниции вам требуются, одни дефиниции. Открытие — это когда Рентген обнаруживает икс-лучи, а Менделеев чертит таблицу.

— А когда предсказывают нейтрино? — Это еще лучше.

— Говоря короче, вы, как мой любимый Ньютон, против гипотез, вас интересует то, что он называл достоверностями или принципами.

— Конечно. Оно вернее. Вы же знаете, в атомной физике сейчас из ста опубликованных гипотез только одна оказывается верной. А ведь чтобы гипотезу опубликовали, надо и найти какие-то факты ей в подтверждение, и отстоять статью от рецензентов и редакторов. А прежде всего, конечно, физик сам должен не успеть разочароваться в своей гипотезе до публикации.

— Значит, одна из ста верна?

— Да!

— Тогда, может быть, лучше не предсказывать открытий? Проще найти, какие из уже предложенных гипотез гомологичны сделанным открытиям, или, иначе говоря, удовлетворяют критериям Авдюшко. Эти гипотезы и верны. — Благодарю за великолепный термин. Но ведь может оказаться, что ни одна из гипотез не верна, и тогда все равно правильную гипотезу придется сочинять.

— Возможно. Но скорее всего верная гипотеза найдется. Слушайте, вот будет здорово!

— Оно конечно. Особенно если бы у нас под рукой был — для проверки и контроля — тот самый параллельный мир, живущий впереди на пять лет.

Инга Авдюшко все это время молчала. И сейчас она ничего не сказала, только улыбнулась словам мужа.

Меня словно ударила эта прекрасная улыбка. И в то же мгновение я понял.

— Послушайте, Николай Пантелеймонович! Параллельный мир есть. Что вы знаете о кристаллографии?

— Ничего…

— Вот-вот. Надо взять все гипотезы шестьдесят восьмого года, или шестьдесят третьего, или какого захотите. Намеренно не узнавать ничего об открытиях, сделанных позже. И проверить, какие гипотезы удовлетворяют вашим критериям. И уже потом выяснить, какие из них себя оправдали. И если окажется…

Я сказал все, что хотел, и замолчал.

Авдюшко кивнул головой:

— По-моему, это хорошо придумано. Разрешите только спросить: почему именно кристаллография?

— Просто красивые имена первыми приходят в голову.

— Хм. А вы мне нравитесь, мой молодой друг. И я даже готов рассказать вам, за что получил премию. Я сделал в педагогике рисования открытие, гомологичное открытию гамбита в шахматах. Впрочем, об этом — как-нибудь в другой раз.

* * *

У меня был знакомый кристаллограф. Юным кандидатом он написал между делом несколько популярных статей, редактировал их я, и хотя с тех пор он успел сделать несколько открытий, создать по меньшей мере две новые теории и стать членом-корреспондентом Академии наук, но изредка продолжал появляться в редакции.

— Мне нужна, — сказал я, — подборка гипотез, судьба которых к концу 1968 года была еще неясной. Требуются все гипотезы — от общих, затрагивающих основные проблемы, и до мелких, по самым частным вопросам. Кстати, сколько гипотез так наберется? Сотни две?

— Ну, Рюрик, ты стал оптимистом или пессимистом. Гипотез всех видов — тысячи. И ты уж прости меня, но у меня для того, чтобы сделать эту подборку, сейчас нет времени. Попросить кого-нибудь из моих ассистентов? Но у них ведь тоже плоховато со временем. Плановые темы… А дело ты задумал трудоемкое… И вообще раньше за тобой не водилось — заставлять других работать вместо себя.

— Видишь ли, Гена, я не должен ничего знать о судьбе этих гипотез после 1968 года. Я и этот-то год взял в качестве пограничного потому, что как раз с 1969 года ничего по кристаллографии не читал — так уж получилось, Гена, прости меня. И опять же вы сами знаете, где что искать. Мне ведь не нужны выписанные формулировки — только ссылки на страницы книг и журналов, где напечатано изложение гипотез.

— Это уже легче. Если я засажу всю свою кафедру за библиографию, сам потрачу несколько часов… В общем, это можно сделать. Но чего ради? Будь добр объяснить.

И я рассказываю ему о критериях Авдюшко. То есть сообщаю не сами критерии, конечно, а лишь тот факт, что они существуют.

Геннадий щурится, поглаживает себя левой рукой по виску, пересеченному оглоблей очков, думает несколько минут, предостерегающе вскинув правую руку, чтобы я не мешал.