Фантастика 1977

— Ну а если я обыкновенный? Мне разве от этого меньше хочется вблизи увидеть, как выглядит извержение на Марсе, или усесться в первом ряду чемпионата по боксу?

Окружающий пейзаж молчал, но было ясно, что Ствану ответили бы там, впереди. Так и так, дорогой товарищ, место у самого ринга займет сейчас бывший чемпион мира в полусреднем, на край марсианского кратера доставят с Земли знаменитого вулканолога, который, помните, спускался в жерло Везувия. А вы, будьте любезны, разверните пошире экран телевизора, на котором либо покажут, либо нет — как уж комиссия сочтет нужным.

Против такого он и восстал.

Несколько дней подряд Стван забирался далеко в море, вглядывался в линию горизонта. Ничего.

Потом придумал. Гора из песка — оттуда он увидит.

На большой отмели выбрал место, сначала кинулся носить сырой песок горстями. Остановился — куда спешить, впереди жизнь! Подобрал раковину полуметрового диаметра. На нее нагружалось столько, что еле поднимешь. Работал до гордой усталости, потом отдыхал, валандаясь по лагунам.

А погода стояла, будто ее заказали такой прекрасной на тысячелетия. Иногда Стван спрашивал себя, может быть, на высоте и ураганы дуют. Но этого ему было не узнать. Даже десять метров над почвой стали недоступны. Можно немного подкинуть тело силой мышц. А захочешь выше, строй башни, влезай на деревья, на горы. Но ни гор тут, ни деревьев.

Его пирамида между тем поднялась большой площадью на высоту ступни. Когда Стван бегал с очередной ношей на середину, края сооружения осыпались. Он стал тогда набирать планктон, цементировать. Со стороны моря налепливал мелкие ракушки — получался медленно растущий перламутровый конус.

Самое первое человеческое сооружение на третьей планете.

Горьковато даже стало, что о его труде никто не узнает.

Но пятьсот миллионов лет — такая стена, что голой рукой ничего не перекинешь. Суше, на которой он сейчас стоит, еще подниматься и опускаться, быть залитой лавами на океанском дне, выпученной наверх в облака и выветренной. Бетонные блоки перемелются, твердейший металл изржавеет в прах, и только случай может взять да сохранить хрупкий панцирь оттиском в песчаниках, тонкую веточку рисунком в каменном угле.

Приходили смешные мысли. Собрать в большую яму криля, влезть туда и засохнуть — просто назло антропологам последних столетий перед Башней. В начальных палеозойских отложениях целый скелет, причем современного типа! Вот засуетились бы на своих съездах. Или, например, вырезать на камне слово, и пусть его найдут в антрацитовом срезе рядом с птеродактилем.

Но все это было так — шутки. Собственным скелетом для такой проблематичной возможности жертвовать не станешь — так ли уж много у него тут имущества, кроме скелета. Да и Вообще Стван ничего не имел против тех мирных доатомных ученых. Напротив, о них, застенчивых подвижниках научного поиска, вспоминалось с невольной симпатией. Не знали ведь, во что сложатся потом их труды, а все равно старались, ломали голову: «Что? Почему?» Вычисляли, чертили таблицы, клали, клали в какую-то копилку, а потом это все слилось, и стало возможным так скомбинировать силы природы, чтобы человек, как, скажем, он сам, птицей пролетел над бесчисленными сонмами веков. Молодцы, если вдуматься!

Пирамида росла, и наконец на шестиметровой высоте была прикреплена последняя раковина. Странно выглядело море сверху. Далеко раскинулись голубые и зеленые ровные пространства, коротенькие внизу волнишки соединились в длинные извилистые валы, белый криль окаймлял острова-отмели, как соль. Выложенная ракушками передняя стена была уже неприступна для строителя — он правильно делал, что инкрустировал ее постепенно.

Стван спустился, присев на корточки, издали осмотрел свое творение. Даже жаль было оставлять его позади лишь вехой.

Стван отдал пирамиде кусочек самого себя и, как это бывает, получил взамен. Работа укрепила плечи, хватка ладоней стала жесткой, как у плоскогубцев.

И взгляд умнее — он это чувствовал.

С закатом лег у розово блистающей стены. Утром поел и двинул на солнце. За горизонтом ждали еще более жаркие страны, другие морские животные, а возможно, и суши иных материков.

Он прошагал пять часов подряд. Иногда было так мелко, что едва покрывало ступни, и на безбрежном просторе Стван чувствовал себя Гулливером, собравшимся увести вражеский лилипутский флот. Перламутровая гора осталась золотым пятнышком, но все не было намека на берег впереди.

Ничего, это не конец. Он вернулся на отмель, похлопал пирамиду по накаленному боку. Выспался, с восходом опять пошагал к горизонту, но под другим углом.

Несколько дней Стван так выходил. Однажды начало вечера застало его километрах в двадцати от песков. Вершина ракушечного конуса была только искоркой — почти как блестки на волнах. Сделай еще единственный шаг — и потеряешь свой ориентир.

Здесь на весы легла возможность вернуться к отмелям или, может быть, навсегда остаться в воде.

А море было всего по пояс.