Фантастика, 1981 год

Потом приготовила завтрак, но тормошить сонное царство не решилась, пусть поспят, и сама задремала - этот аврал вовсе выбил ее из ритма. Когда проснулась, ребят уже не было, завтрака тоже. Она спешно принялась готовить обед. Небо покрылось хмарью, где солнышко - не определишь. Ее наручные часы, как на грех, остановились. Обед остыл. Она пошла на реку. И обмерла на крутом бережку, пораженная: мост обрел свои окончательные очертания! Все опоры были связаны пролетами, стояли стояки и поперечины, хоть настил стели. И она, уже не профан в мостостроении, глазам своим не поверила.

Длинный же нужен день, чтобы прогнать и закрепить прогоны!

Заморенный Арканя крикнул умоляюще:

– Принеси позавтракать, Юльчонок! Сил нет, брюхо подводит!

Они просили “позавтракать”, а был вечер…

Да, с четырнадцати десяти двадцать седьмого июля время в отряде перестало существовать. То есть смена дня и ночи все же происходила, солнце поднималось в зенит и сваливалось за горизонт, полуденную жару сменяла вечерняя прохлада, Юлька готовила ужины, обеды и завтраки, которые без остатка поглощались, но не было уверенности, что все это происходит в свой черед.

Никто не подымался в шесть, не приходил обедать в двенадцать, не валялся после ужина на травке. Понятие “рабочий день” потеряло смысл. Ночью надрывно гудели и скрежетали на реке бульдозеры, ухала кувалда, мерцало зарево света, свистел, подавая команды, Илья. Днем ребята приходили обедать и замертво падали на траву, а пахучий таежный борщ остывал, Юлька бродила вокруг неприкаянной тенью и не знала, когда будить работничков и будить ли вообще. Утром она относила на мост завтрак, и, увидя ее, Арканя вопил: “Ура, ребята, ужин приехал!” А посреди ночи вдруг раздавался извиняющийся голос: “Дала бы нам пообедать, Юлька”.

Или она прибегала звать их на кормежку, а кто-нибудь, чаще других Федя, просил: “Подмогни-ка, Юленька”, и она забывала, зачем пришла, своими руками строила мост, только и слыша до темноты: “Подай”, “Принеси”, “Подержи” - и никаких сопливых “пожалуйста”. Илья хмурился, но не прогонял на кухню, где она “царица”.

Раз Юлька оставила им завтрак, чтобы не таскать тяжелое ведро туда-обратно, а когда вернулась через час, они уже спали вокруг опустошенной посудины, и так это напоминало поле брани, усеянное погибшими витязями, что она села в траву подле своего Ильи и дурехой разревелась. Жалко стало ребят… мальчишек. Почернел ее Илюшка, истончал, глаза провалились, губы искусаны. И тут, на этом поле сечи, позволила она себе уложить его сонную головушку на свои мягкие колени и гладить ершистые волосы - и никто не мог ей помешать, взглянуть косо, сказать худое слово или усмехнуться, потому что время остановилось.

Вздремнула ли она тогда, или размечталась, или не только “время испортилось”, но и пространство сместилось - привиделось ей, будто не возле Ои она сидит, держа Плюшкину голову на коленях, а где-то совсем в другом месте, тоже на лугу, только не под открытым небом, а под высоким лазоревым куполом из стекла…

И будто под куполом весь город, и немалый город; кругом оцепеневшая заснеженная тайга, мороз трескучий, а в городе благоухает сирень, загорелые детишки плещутся в бассейнах, гоняются за золотыми рыбками; под зелеными лампами в библиотеке склонились взрослые, а другие что-то считают на машинах и колдуют за пультами, играют на струнных инструментах и пишут задумчивые пейзажи; из ворот этого города-купола с озорным смехом выкатываются лыжники в легких, видно с подогревом, ярких пуховых костюмах; а рядом проносятся поезда, какие-то стремительные моносоставы, и будто бы это и есть их Трасса. Лишь по двугорбой сопочке, в которую вошел моносостав, и узнала Юлька свою Ою, только Oю будущего! Значит, все же не пространство сместилось - время.

Один Сыч, казалось, не почувствовал отключения субстанции времени. Он был тот же, что и обычно, раз даже ухитрился подсунуть ей букет, правда, всего из нескольких ромашек, которых здесь была тьма. И по-прежнему каждый вечер наносил зарубки на тальниковый прут - не странно ли для их авральной ситуации?

Оно настало, как и положено ему, первое августа.

Утром этого дня топоры стучали еще заполошнее, пилы визжали еще истеричнее, а бульдозеры ладили подъездные насыпи с особо остервенелым лязгом. Как ни бесценны были секунды, каждый из ребят то и дело замирал и прислушивался: не доносится ли отдаленный гул автопоезда?

Пирожков сказал:

– Хоть бы они опоздали!

Илья хмыкнул что-то, но не возразил.

В обед:

– Кажется, задерживаются где-то…

Весь день первого августа накатывали настил, ставили перила, вели насыпи. Шатающийся от усталости, элегантный и неотразимый Пирожков вручил Юльке молоток и доверил забить последний “серебряный гвоздь”. Она тремя ударами всадила его в смолистый брус, парни прохрипели “ура” и свалились тут же у насыпи на теплые бревна.

Они спали.

И вдруг заурчали моторы, смутно и глухо загудела земля, образовалось желтое облачко пыли. К Ое подходил автопоезд…