Фантастика 1987

С телевизором я справился быстро. Немного барахлил строчник да нарушился контакт на выходе трубки. Такие задачки сейчас решают школьники. Саулитис просто не любит думать систематически, иначе он давно сам бы смог бороться с такими дефектами. Я пропаял концы, подключил сеть и проверил программы. Испытательная таблица в одном канале, знакомый свист в другом… Не люблю свиста. Переключил еще раз — стала прослушиваться какая-то мелодия…

Я подрегулировал звук — фуга Баха. Да, сегодняшняя… Что вы, у меня за плечами — музыкальная школа, хотя это, правда, было очень давно… Так, вот, звук шел, а на экране прямо метались какие-то расплывающиеся помехи. Я решил немного подождать, пока все установится. Встал, прошелся по комнате и увидел на соседнем столе магнитофон. Саулитис, он хотя и музыкальный скептик, но эстраду слушает и иногда даже записывает мелодии с телевизора. Но магнитофон у него, насколько я знал, уже несколько месяцев пребывал в нерабочем состоянии.

Я приподнял его, открыл, заглянул. На тонвале обрывки пленки, куда-то делся пассик — да, в этом весь Саулитис. Поправлять надо было, как говорится, еще вчера, и я принялся за работу.

Фуга между тем все звучала. Звук то слабел, то усиливался, но в общем слышимость была хорошей. Работать под музыку вовсе не плохо. Конечно, если знаешь, что надо делать. Когда не знаешь, музыка не помогает… Скоро я закончил, перевернул магнитофон в нормальное положение, поставил пленку и несколько раз прокрутил кассету пальцем. И случайно взглянул на светящийся телевизионный экран.

На меня смотрела женщина. Молодая женщина.

Она сидела за роялем и играла Баха. Мне бросились в глаза ее руки. Казалось, что они, а не клавиши, излучали мелодию.

Женщина слегка улыбалась, чуть-чуть покачивала головой и внимательно взглядывала на меня. С экрана будто исходило сияние А я… Стою у стола, держу палец на кассете, уставился, как идиот, и не могу, оторваться… Знаете, мы с Саулитисом оба старые холостяки и, конечно, немного отвыкли от женского обаяния.

Поэтому внутри нас — робость не таких уж маленьких размеров.

Но тут… Я почти сказал экрану — люблю тебя. Вот так, просто.

Совершенно без неловкости, без размышлений. Почти сказал.

А всдух не произнес ничего. Не успел. По экрану забегали штрихи, и изображение тут же пропало.

Я стоял и ждал.

Но больше ничего не было, одни мелькания. Я не отходил от телевизора, я просмотрел все каналы. Потом еще раз и еще. Напрасно… Видно, телепередача кончилась, так я подумал.

Что оставалось делать? Я выключил телевизор, оставил Саулитису записку, оделся и вышел из дома. На улице меня встретила удивительно ясная свежесть. Сосны, тишина, деревянное крыльцо с солнечными пятнами — и никого вокруг. Было непривычно легко. Хотелось чем-то одарить мир. Я неторопливо пошел мимо небольших аккуратных домиков, полускрытых за деревьями, и они улыбались, а над соснами искрилось солнце.

Вот и берег моря. Одинокие пучки травы. Мягкий плотный песок. Далекая дымка на горизонте. Я подошел к воде, постоял.

Потом двинулся вдоль морской полосы. Это невыразимо приятное ощущение — гулять под утренним солнцем, к тому же в первый рабочий день недели.

На взморье было пустынно и тихо. Только шелестела вода и иногда падал с неба неожиданный крик чайки.

Математики утверждают, что истинная бесконечность существует только в абстракции… По-моему, это не совсем так. Я шел и чувствовал ее всей душой. Бесконечность — это человек наедине с морем. Или с небом. Или с космосом. В это время приходят мысли о вечности. Но так всегда — думаешь о вечности, а оказывается, о жизни. Мне все время представлялось лицо той женщины.

Вдруг я услышал музыку. Негромкую фортепианную музыку. Она появилась очень неожиданно, тихо, исподволь, и вместе с тем я предчувствовал ее какой-то внутренней готовностью. Мелодия наполняла воздух, вздымаясь и завораживая, похожая на невидимое излучение. Да. Вы не ошиблись… Все та же фуга Баха. Можно удивляться такой невероятности. А можно и поверить. Это было величественно — Балтика дышала Бахом…

Прямо посреди прибрежных сосен, на траве, стоял концертный рояль. На нем поблескивал старинный канделябр, в котором горели три свечи. Седой старик, похожий на Густава Эрнесакса, вдохновенно касался клавиш, и мощные волны фуги расходились над безлюдным берегом.

Я остановился.

Старик весь ушел в музыку. Он творил ее. Под его пальцами возникли торжественные аккорды, уходящие куда-то к небу. Быть может, это не вполне материалистично, но в тот момент Бах и бог слились для меня воедино, и я не видел в этом противоречия.

Вы помните, в фуге есть музыкальные фразы, восходящие вверх? Так вот, на самой вершине мелодии с солнечного неба вдруг пошел голубой дождь. Голубой дождь. Он хлынул сразу, без предупреждения, будто только и ждал этого момента.

Старик играл, а голубой дождь переливался струями и шумел. Но странное дело — это не был обычный дождь. Я имею в виду — это не был дождь из воды, потому что, коснувшись травы, он тут же исчезал без следа.

Потом дождь внезапно прекратился, и мелодия оборвалась.