Фантастика 2002. Выпуск 1

Но тридцать с лишним лет назад им двигало совсем иное. Секреты старого провокатора заставляли Генриха замирать перед тайной. В глубине души Генрих фон Пиллад понимал, что, даже будучи хозяином жизни и души старого еврея, он все равно остается мальчишкой, чей житейский опыт совершенно не сравним с опытом предателя. Жадно расспрашивал он Азефа о деталях его падения, смутно понимая, что знание тайных пружин, которые двигали Азефом, приблизят его к пониманию сути самой работы в разведке.

К заданию Адольфа Эйхмана он относился со спокойным недоумением человека, понимающего, что его начальник блажит, но имеет на то право и основание.

Чужие жизни при этом в расчет не принимались.

Более сильные призваны господствовать, а не сливаться с более слабыми, чтобы таким образом пожертвовать своим величием. Так говорил фюрер.

Генрих фон Пиллад верил своему великому вождю.

На столе у него лежала брошюра под названием «Расовая гигиена и демографическая политика Германии». В книге много говорилось о биологических основах приумножения и сохранения нордической расы. Народ, говорилось в книге, есть мощный поток крови. Зов крови и земли — вот то, что двигало человечеством.

Жалость и смирение были ненужным атрибутом жизни неудачников. Жалость вела к слиянию со слабыми, смирение подрывало корни нордического благополучия.

Жалость ничего не значила для Генриха фон Пиллада, но чувство справедливости, воспитанное в бюргере, не давало ему быть спокойным и довольствоваться достигнутым.

— Что ты думал, когда давал согласие работать на охранку? — спросил шарфюрер.

— Я уже не помню, — утомленно сказал Азеф. — Это было так давно…

— И все-таки… Ты пришел к выводу о необходимости сотрудничества после размышлений или согласился не раздумывая?

Азеф пожевал губами, задумчиво глядя в прошлое.

— В ту ночь мне было не до сна, — сказал он. — Сами можете представить, господин шарфюрер… Пусть

семейство не столь уж и благородно, но скандал, скандал! Водка у вас, извините, паршивая, российской во многом уступает, а главное — не берет до такой степени, чтобы отчаяние веселью место уступало. И под утро вспомнилась мне старая притча. Я вас не утомил?

— Мне даже интересно, — искренне сказал немец.

— Жил-был один волшебник. Овец у него было немерено, а пастухи никудышные. Вот овцы и разбегались. Они знали, что будет делать с ними этот волшебник, который, надо сказать, был большим любителем баранинки. Однажды волшебник задумался, как ему сделать так, чтобы любимые его овечки не бегали и были всегда под рукой. Он долго думал, а потом внушил овечкам, что он не злой кровожадный волшебник, а душевный и ласковый правитель, который только что и думает о бараньем счастье и благе. А бараньим вожакам он внушил мысль, что они не бараны, они сильные и мужественные вожаки, настоящие львы.

— И что же из этого вышло? — поднял голову от бумаг фон Пиллад.

— Вышло то, что бараны перестали бегать и были всегда под рукой у волшебника, который любил баранину, — грустно усмехнулся заключенный. — Вот тогда я и подумал: уж если все равно придется прожить баранью жизнь, не худо было бы хотя бы воображать себя вожаком из львиного сословия. И утром я дал согласие на негласную работу.

— Разумеется, у тебя припасена какая-то мораль, — усмехнулся шарфюрер.

— У каждой истории есть своя мораль, — внезапно помрачнев, сказал Азеф. — Боюсь, что мораль этой истории придется вам не по душе.

— Валяй, — с внезапным благодушием сказал фон Пиллад. — Сегодня можно, у меня сегодня вегетарианский день.

Азеф задумчиво пожевал губы, оценивающе глянул на собеседника и решился:

— Ваш волшебник тоже хорошо знает дело. Боюсь, что однажды его баранам придется совсем худо. Но это не столь уж и важно, господин шарфюрер, главное, чтобы было хорошо вожакам.

Шарфюрер встал, внимательно осмотрел заключенного, покачиваясь с носка на каблук, он некоторое время размышлял, не следует ли ему наказать кацетника за нахальство в оценках вождей рейха. Потом решил, что не стоит: все-таки он сам дал Азефу повод.

— Наглец! — сказал он. — Нет, все-таки фюрер был прав, когда запретил вам жить среди настоящих людей. Еврей подобен глупому голубю, он обязательно нагадит в руку, из которой клюет!

Встав у окна, шарфюрер долго смотрел на открывающийся из этого окна унылый вид лагеря, потом повернулся.

— Вернемся к нашим баранам, — сказал он и внезапно ощутил всю двусмысленность своих слов. — Что последнее время говорит вожак стада?

— Последнее время он изъясняется исключительно притчами, — вздохнул Азеф. — Похоже, это привычная форма выражения своих мыслей для каждого, кто берется руководить стадом…

— Не забывайся, — построжал лицом фон Пиллад, и этих слов было достаточно, чтобы добродушная улыбка сползла с морщинистого лица заключенного. Именно так! Беспородный пес должен знать свое место, ему никогда не сидеть на равных за столом со своим господином.

Фон Пиллад вернулся за стол и сел, вытягивая в сторону Азефа длинные ноги в начищенных сапогах.

— Ладно, — лениво сказал он. — Отвлекись от лишнего рвения, Азеф. Выкладывай притчи вашего проповедника.