Фантастика 2008

Э нет, любезный отрок, не искушай моего человеколюбия! Сей скрежет зубовный противен моему желудку, у меня может произойти несварение, а это нехорошо. Ты скажи, откуда ты и где выучился так играть, что ангелам не снилось в эмпиреях?

— Я из Полтока, — сообщил парень, приглаживая руками засаленные волосы пшеничного цвета. — Свободный певец, поэт и музыкант. Изгнан, — коротко добавил он, следя за реакцией соседей.

— А чего выперли-то? — Монах отхлебнул из жбана.

— Выгнали меня из этого подлого города по решению магистрата за то, что смело говорил о пороках церкви и засилье сеньоров.

— О, так ты свободолюбец! — восхитился Игнатии. — Что ж, это дело верное. А то вечно кто-нибудь свободу попирает, надо ж бороться… Гм… Девка, принеси еще вина! И пару копченых куриц — косточки поглодать… Да и котенку молока подлей, видишь, дура, выхлебал все. Так что ты, говоришь, в Полтоке делал?

— Я, к примеру, смело боролся против инквизиции, — воодушевился парень. — Стих сочинил — хотите?

— Типун тебе на язык, — пробормотал рыцарь. — Не ровен час накличешь. И так в городе черт знает что делается…

— А это все мельник виноват! — встряла девка, принесшая вино и куриц. — Еретик и нечестивец, говорит, Земля вокруг солнца крутится! А еще он какие-то планеты через пустую палку разглядывает!

— Ха! — утер губы Игнатий. — И что с того? Весьма поощрительное церковью занятие.

— Да ну? — оскалился поэт. — То-то инквизиция жжет ваших звездочетов-астрологов!

Монах откинулся на скамье, погладил раздувшийся живот. Взял одну из книг, что держал тут же, подле себя, на скамье.

— На, читай, что сказано!

Свободолюбивый отрок покраснел.

— Я… я не умею.

Рыцарь одобрительно хмыкнул в сторону:

— Вижу, юноша хорошо воспитан — наверняка бастард благородного человека…

Игнатий возложил книгу на стол, предварительно аккуратно смахнув крошки, и возгласил могучим басом:

— Внемли же, отрок! Сочинение сие написано достопочтенным братом одного святого ордена, и повествует он о том, как сей миссионер посетил Луну и прочие Юпитеры, дабы приобщить живущих там дикарей к свету истины Христовой…

Научные разглагольствования изрядно хлебнувшего лишку монаха — а иначе с чего бы он залез в такие эмпиреи? на Луне, вишь, люди водятся! — прервал разгневанный вопль корчмаря.

— Чертовы дети! — орал он. — Пошли вон, проклятые отродья! Нечего здесь клянчить, побирушки!

— Оставь детей! — строго сказал доминиканец, закрывая книгу. — Чего к младенцам привязался, черная твоя душа? Идите сюда, я дам вам… что, на столе ничего не осталось? Девка! Девка! И этим котятам молока налей, и хлеба, и похлебки горячей — ну!

Девка, дочка корчмаря, презрительно фыркнула и махнула юбками. Но на кухню все ж таки отправилась — монах показал себя щедрым и денежным гостем, а не нищебродом, как иные посетители.

Дожидаясь, пока дети наедятся, Игнатий листал книгу.

— А чевой-то у вас? — спросил мальчишка постарше.

— А, это книга! — сказал Игнатий. — Ею мышей ловят.

— Мышей? — Глаза у пацаненка загорелись. — Побожись!

— Клянусь щепкой Креста Господня! — перекрестился монах. — Вот смотри.

Он плюхнулся на четвереньки и воздвиг из книг странное инженерное сооружение: одна лежала на полу, а другая приподнималась над ней на щепке. Между книг монах положил кусочек сыру.

— Эй, черномазый! — позвал он котенка и указал на сыр. — Ешь.

Звереныш бросился за добычей.

— Ах! — в один голос вскрикнули мальчишки, и даже рыцарь привскочил, опасаясь за здравие божьей животины.

Но доминиканец ловко выхватил котенка из ловушки в самый последний миг и довольно подмигнул:

— Видали?

И, распрямившись и вновь водрузив телеса на лавку, добавил:

— Девка, еще вина!

Жуть в городе деялась какая-то мелкая, но настораживающая. То дождь из дохлых рыбешек, то корова сдохнет. Игнатий относился к жизни философски, но горожанам сочувствовал.

— А что, погано у вас стало, сын мой? — вопросил монах у длинноносого человечка, остановившись у какой-то лавки с заманчивой вывеской: из одного красивого сосуда в другой переливалась жидкость жуткого багрового оттенка. — Наполни мой, бурдюк, милейший! — и Игнатий протянул человечку емкость, с которой никогда не разлучался.

— Извините благодушно, святой отец, — поклонился человечек, — но я не виноторговец!

— Нет? — огорчился Игнатий.

— Никак нет, ваше высокопреосвятейшество, — льстиво изогнулся хозяин лавки. — Алхимик я. И лекарь. Вещества волшебные смешиваю.

— Хо! — сказал монах. — Привольно живете. А знаешь ли ты, сын мой, что по столицам велено искоренить алхимию?

— Ужасные новости, — погрустнел человек. — Но все к этому идет. А за что?

— Говорят — я в этом, конечно, не разбираюсь, но говорят, что вы ж не наукой занимаетесь, а чернокнижием, — пояснил доминиканец. — Как по мне, так пущай бы и дальше сурьму с мышьяком скрещивали… Ты вот что, лекарь… Гм… А нет ли у тебя некоего средства… — Игнатий покрутил в воздухе толстыми пальцами, подбирал выражение, дабы не оскорбить чувствительную душу алхимика. — А вот ежели мне надо для укрепления мужской части — есть у тебя что? Или к кому обратиться?