Лифт пощелкал контактами — он уже немолод и после каждого отключения медленно приходит в себя. На первом этаже тронули кнопку вызова. Лифт бесшумно скользнул вниз, чтобы делать то, для чего он создан. Возить людей вверх-вниз. Служить им и не наносить вреда — правила номер один и два. Но в правилах есть один прокол — там не написано, что нельзя выполнять их желания.
Дмитрий Корниенко
ИГРЫ В КЛАССИКОВ
Антон Палыч, прогуливаясь по бульвару, зашел в магазин.
— Чего изволите? — стараясь дышать в другую сторону, спросил помятый приказчик.
— Отмерьте-ка мне, милейший, три аршина счастья, детишек повеселее пару рулонов. А еще… — Антон Палыч стыдливо приложил ладошку ко рту, — куртизанку по выкройке 90—60–90.
— Не извольте беспокоиться, Антон Палыч. Все сделаем в лучшем виде. — Приказчик обнажил ровные желтые зубы и полез под прилавок.
«Все-таки приятно, когда все такое удобное», — вдохнув запах свежего газетного утра пятью минутами позже, подумал Антон Палыч. Рулоны с детьми ровно грели сердце и печень.
И снится Вере Павловне такой сон. Будто идут они с соседом Антоном Палычем по глянцевому бульвару. Вокруг белым-бело, снежок скрипит под сапожком, заходящее солнышко ласкает глаз — в общем, благодать. И вдруг поворачивается к ней Антон Палыч, да и говорит: «А что это вы третьего дня, любезная, свой дом поутру не свернули в трубочку? Я ж хотел проехать, а ни в какую. Пришлось править насквозь. Так что не надо было из будуара кричать, что вы не одеты». А сам смеется, словно кот, и как за бочок щипанет.
Ну Вера Павловна тут же и проснулась.
За окном настойчиво билась в стекло заплаканная ива. Под полом шуршали библиотечные мыши.
«Свят-свят, — перекрестилась Вера Павловна на образ. — Приснится же такое. Кареты, что могут сквозь бумагу ездить…»
Антон Палыч откушал водочки, хрустнул огурчиком и посмотрел на жену.
Софья Абрикосовна, обмахиваясь веером в виде камбалы, читала телевизор.
— И что сейчас, Софья Абрикосовна, в мире-то происходит?
— Ох, Антон Палыч, сплошное бесстыдство. Вот в колонке СИД рассказывают, что намедни в мавританском городе Парижу снова беспорядки штудиусов. Подожгли памятник генералу Ля-голю. В Баварии ураган краски. Службы восстанавливают заголовки домов. А вот еще любопытное. Ацтеки выразили ноту протеста нашему консулу в связи с дрейфом в сторону империи куска Аляски.
— Кроме политики, что-с интересного?
— В романе с продолжением-с «Усадьба-2», что на Нитро-полосе, передают, что у крепостной Осташко снова амуры с барином Степаном. На первом развороте концерт заморских скоморохов «Картонника». Все патлатые, вылитые диаволы с картины Страшного суда!
— Одно бесстыдство, — сокрушенно вздохнул Антон Палыч. — Корректора на них нет.
Антон Палыч любил охоту. Осенью, когда стаи бумажных журавликов подавались на юг, он выезжал в свое поместье и охотился на газетных уток. А когда удача к нему была особенно благосклонна, Антону Палычу удавалось настрелять отличных чернильных куропаток.
— Вы невежа, сударь! — Перчатка Антона Палыча с хрустом заехала гусару по щеке.
Тот, опалив обидчика взглядом, положил руку на саблю.
— Что ж, милейший, сколько угодно. Я вынужден потребовать у вас сатисфакции. Немедленно.
Антон Палыч побледнел, но взгляда не опустил. Сказать по чести, к этому шло весь вечер. Сначала гусаришка наступил Антону Палычу на ногу, затем вылил бокал вина прямо под ноги Софье Абрикосовне и, наконец, — верх бестактности! — на ее справедливое замечание о необходимости извиниться подлец пробурчал: «Дура, курсивом набитая».
От такого любой благородный человек взялся бы за перчатку.
— Я к вашим услугам, — сухо отвесил поклон Антон Палыч. — Выбор оружия за вами.
Гусар смерил пронзительным взглядом худую фигуру противника, словно снимая мерку для гроба.
— Пистолеты. У меня как раз в седельных сумках завалялась пара добрых французских пистолей.
— Что ж, отлично, господин как-вас-там…
— Ландо. Петр Ландо. Думаю, вам стоит запомнить имя человека, который пустит пулю вам в лоб.
— Вы подлец, сударь, но я уже повторяюсь. Мне кажется, довольно болтовни.
На том и порешили. Гости гурьбой высыпали в зимним сад, секунданты быстро расчистили площадку. Петр Иванович, лучший друг Антона Палыча, проверил пистолеты.
— К барьеру! — крикнул молодой корнет, секундант Ландо.
Нервничая, Антон Палыч сжевал кусок промокашки. Красная как кровь луна вынырнула за спиной гусара. «Плохая примета. Хорошо б — для него», — подумал Антон Палыч.
— Сходитесь! — От сорвавшегося голоса корнета с берез слетал снег.
Антон Палыч, видя лишь голубые глаза на меловом лице Ландо, сделал три шага. Пуля скользнула изо рта в дуло, сухо щелкнул курок.
Гусар вскрикнул и осел на снег. У него во лбу плевком застыл кусок промокашки.