Фантастика 2008

— А хрен его знает, — ответил поэт, мрачно потирая башку. — Вроде «порванная юбка, ты моя голубка…». Корчмарь по роже съездил, помню… Да, правильно, я ж на его дочку лез. А там, в бурдюке, ничего не осталось?

— Нет, — грустно сказал Игнатий, для верности потряся его над тухлой соломой.

— С-сволочи… Я пел о свободе, о свободе общения с девками, а они — в тюрьму… Я что, много у корчмаря посуды побил?

— Да, наверное, изрядно, — хмыкнул монах. Слава щепке Креста Господня, здесь, похоже, дело было чисто. Петриуса-свободолюбца загребли как пьяницу и дебошира, а значит, скоро выпустят, точнее, выпнут под зад из этого слабого подобия застенков…

Игнатий вздохнул, расслабляясь, подошел к оконцу, забранному решеткой. Занимался рассвет, над площадью плыл туман. В нем вырисовывались серые тени, и монах нахмурился, рассматривая странные силуэты.

— Ой тля… — пробормотал Петриус, тоже поднявшийся и уже глядевший на происходящее из-за плеча Игнатия. — Мать моя женщина… Что это?

Монах не ответил, наблюдая, как вяло бредет по площади призрачный пес с горящими зеленью глазами. За псом, путаясь и слоях тумана, плелась лошадь. Обычная крестьянская лошадка с обвисшим брюхом и колючками в гриве. Она шла и пророчествовала — ни к кому не обращаясь, будто разговаривала сама с собой.

А за ней на тощих окровавленных ногах шла книга в переплете из человеческой кожи и сама в себя записывала пророчества.

Утро выдалось приятственным, поскольку идти, весело болтая с котенком, под ясным солнышком, да еще со жбаном вина и бараньей ногой по городу — хорошо любому человеку, а особенно такому развеселому жизнелюбу, как отец Игнатий.

Путь его лежал к лавке аптекаря. Войдя в полутемную комнату, монах поморщился от витавших алхимических запахов, но хорошего настроения не потерял.

— Чего желаете? — приветствовал аптекарь. — Изволили у дочки нашего корчмаря получить средство от невставухи? Как помогает?

— Еще не пробовал, — ответил монах. — Моя любезная с седьмого раза отпихнула, бо устала шибко. Так что даже не пришлось попользоваться — до седьмого-то я и сам могу… Я к тебе по другому вопросу. Что-то у моего питомца лапка разболелась! Я было думал его винцом подлечить — самое верное средство от всех болячек, — да вишь, мелкий какой… Не могу я дитё спаивать, понимаешь? — драматично воскликнул Игнатий, рванув на груди власяницу.

— Э-э… м-м… — проблеял лекарь, опасливо глядя на котенка.

— Ты чего? — строго спросил монах. — Это ты, что ль, потому что он черный? Так я тебе рога-то пообломаю, если ты будешь из-за цвета шкуры пациентов обижать! А ну быстро дал снадобье, иначе предам анафеме и кулаком по мордасам съезжу, клянусь щепкой Креста Господня!

Лекарь не стал спорить, полез за склянками и протянул одну монаху. И тут котенок совершенно неожиданно для Игнатия вскочил по его рясе на плечо и дернул лапой, проведя по физиономии лекаря и оставляя глубокие царапины на крючковатом носу.

— Тварь! — завопил лекарь, хватаясь за нос.

— Божия, — многозначительно добавил Игнатии. — Ты, уважаемый господин лекаришко, именно это и хотел сказать, да только не успел. А то нос долго болеть будет. У меня-то кулак потяжелей котячьей лапки… За мазь спасибо. А не знаешь ты, случаем, что за гнида донос на Клавдиуса, мельника, написала?

— У-у-у-у-у-у, — выл лекарь, держась за нос.

— Не знаешь, значит, — грустно сказал монах. — Я так и думал. Ну что ж, прощай, друг лекарь. Держи индульгенцию — подарок. А то вдруг помрешь скоро, так что ты Господу покажешь?

Игнатий повернулся могучим задом к скулящему лекаришке, взялся за дверной косяк.

— Божия, но невоспитанная, — подмигнул он котенку, выходя из лавки. — Ну, что ты скажешь об этой воши?

Денек выдался на славу — солнце пекло голову, как материнская ласка, и дождя, слава щепке Креста Господня, тоже не было. Ни рыбного, ни какого другого. И это было хорошо весьма, потому что Игнатий уху предпочитал монастырскую, из свежей речной форели. Причем в последнее время он пришел к выводу, что основное слово тут — свежая.

На рыночной площади народ был, хотя и немного — город по-прежнему трясся, как трусливая крыса, но жить надо, работать надо, и первые допросы хотя и всколыхнули народ, но до самоубийства от страху Божьего еще никого не довели.

Игнатий, не расставаясь с бурдюком и свистнутой в корчме бараньей ногой, пошатался меж торговками, ущипнул парочку за сдобные ягодицы, за что удостоился от кого — пощечины, а от кого — вафель со сливками, и присоединился к кучке гомонящих знакомых.

Собственно, в наличии знакомых не было ничего удивительного, потому что за время пребывания в городе общительный доминиканец зацепился языком чуть не со всеми его обитателями. Люди обсуждали мельника — над головой бедняги по-настоящему сгустились тучи.

— Еретик и проклятый колдун, — доказывал лекарь. — Поносит алхимическую науку и имеет оптические стекла, в которых, он сам говорил, видит небеса, а потому насылает дождь, град и тухлую рыбу!