Мать сообразила не показывать его прочим. Молока ему не нужно было, чем питался — один Лут знал. Рос сам по себе, она сперва боялась, потом перестала. И верно, мороки мало: поставила миску с обрезьем каким, с творопом ли, тем и жил. Выбирался из своего укрывалища по ночам, ночами же сбегал.
Под руку пошел только на втором году. Видимо, подглядел, как прочие бабы с дитятями обходятся. Притащил тряпку-рубашку, сам в нее залез. Женщина, вздыхая от страха, подманила к себе. Тот подошел, глядя насквозь чужими, горячими глазами. Босой, с длинными, до пола, волосами. Узколицый. Глаза дырищами. Ногти или сточены, или обгрызены. Не поймешь, пацан или девка. Женщина вспомнила, как он выл в первые дни в зыбке. Не нравилось ему там.
Протянула руку, обмирая, тронула щеку. Кожа гладкой оказалась, прохладной, и — вполне человеческой. На касание подкидыш вздрогнул, вскинул головой, оскалился, показывая острые зубы. Полный набор. В ту ночь она его впервые расчесала. Приодела, затянула рубашку поясом. Худой, горячий, крепкий. И чистый — не иначе, в Провалах плескался ночами.
А когда обменышу пять сравнялось, поняла — красив. Выглядел старше. Привела в дом гостя, человека прохожего, не из деревни.
Подвела сына. Сама вышла, за надобностью.
— Какой ты… Юга, — рассмеялся человек, тряся прокушенной до кости рукой.
Подкидыш только шипел, показывал клыки. Забился в угол и таращился оттуда. Глаза что змеи.
— Ну. Ну. Не бойся. Смотри, что у меня есть, а? — человек вытащил из-за пазухи низку бус.
Ярко-зеленые, они были точно самородные огни в этой глуши. Как живые горячие душки Провалов.
Человек бесстрашно присел на корточки, поманил рукой. На глазах у него блестели плоские прозрачные щитки.
— Иди. Иди ко мне. Я добрый, я не обижу…
Подкидыш осторожно приблизился. Яркие бусы манили огнем.
— Чур не кусаться больше.
Человек положил руку ему на плечо, обменыш вновь показал зубы, но ему строго пригрозили.
Правой руке не хватало одного пальца.
— Нет. Вот так. Хороший мальчик. Красивый мальчик.
Юга закрыл глаза.
Точка, в которой находился он, была лишена привязки пространственной. Единственное — знал точно — он был ее центром. Средостением. Жемчужиной этой черной мантии.
Ихор, темная темянная вода, держала его в себе бережно и цепко, как смола муху. Он мог остаться, никто бы не сыскал его здесь. Выписать себе из общего информационного поля. Как сделали остальные. Все они были здесь, Юга чувствовал, осязал их кожей, волосами, ставшими ихором.
Другая форма, та же сущность.
Надо возвращаться
, подумал.Надо. У него было к кому. У него было зачем.
Он не желал спокойствия.
Тогда возьми,
сказали ему.И память его народа хлынула со всех сторон, и вся черная вода обернулась вдруг — его волосами.
Шерлом.
Он вынырнул, проскреб ногтями, срывая водоросли и улиток, рванулся вверх, но ушел вниз. Небо над головой было круглым и сжатым, как кулак.