– Свет, как всегда, не горит, – сказал Зимин. – На лампочку денег жалко.
Бум. Что-то деревянно прошумело, Зимин ругнулся.
– Это удочки, – пояснил он. – Упали. Свет, как всегда, не горит, удочки, как всегда, падают. Традиция. Па!
Тишина.
– Нам прямо, – сказал Зимин.
Они продвинулись через пыльную пещеру прихожей и оказались на кухне.
– Па! Ты где?
Зимин оглядел привычный порядок, царящий в помещении. Блестящий белый холодильник, блестящую плиту. Чайник с черными газовыми подпалинами. Вереницу засохших лещиных плавательных пузырей на газовой трубе. Консервную банку для горелых спичек, прикрученную к батарее. Табуретку с обмотанными изолентой ножками. Переводные картинки, Зимин сам их наклеил на холодильник, в двенадцать лет.
– Золотые рыбки? – Кокосов указал на переводки.
– Они.
– А почему голубые?
– Хранились в коробке с гуашью, впитали краску. Так и наклеил. Крепко получилось, до сих пор не отодрались. Интересно, где отец? Опять куда-то ушел, наверное…
Зимин заглянул в холодильник.
Пусто. Совсем. Старая сушеная рыба, голавль, большой и вонючий, со страшными расшеперенными плавниками. Шереспер.
– Холодильник пустой, – заметил Кокосов.
– Видимо, не работает, – ответил Зимин. – Ладно, пойдем в мою комнату.
Они вышли из кухни и начали пробираться в комнату Зимина. С трудом, поскольку коридор оказался заставлен коробками с непонятно чем, причем заставлен от пола до потолка, приходилось протискиваться почти по стене.
В комнате было светло, шторы раздернуты, пыль. Книжные полки, диван, рабочий стол. Батареи выкрашены в желтый.
– Отец сюда не заходит, – пояснил Зимин. – Он только у себя сидит, а тут все по-моему. Все осталось, как было. Смотри.
Зимин указал на стол.
Старинный ученический стол, с давно съеденной полировкой, с обломанными ручками, с надписями, вырезанными в древесине. В центре стола печатная машинка.
– Не «Ундервуд», конечно, но тоже, – Зимин погладил машинку. – Фамильная. У меня бабушка машинисткой была, это ее. Я с детства привык к звуку клавиш. Сам что-то клацать пытался. Я до сих пор каждую книгу здесь начинаю. А потом уж на компьютере. А это плоды трудов.
На стене над столом висела самодельная деревянная полка, собранная из грубых слабоструганых досок. На полке стояли книги. Четырехтомник. И еще одна, пятая, которая тоже выглядела самодельно. Кокосов сделал вопросительное лицо.
– Это черновик, – пояснил Зимин. – То есть не черновик, а вполне себе законченный роман. Мой дебют, можно сказать. Я сочинял его два года, почти каждый вечер. Мои друзья ходили в клубы, в походы, вообще… Они развлекались, жили полной жизнью. А я как папа Карло, между прочим. И зимой и летом. Летом еще на стройке, кстати, работал, чтобы принтер купить. Когда я закончил школу, я закончил и роман. Купил билет и отправился в Москву, бродить по издательствам.
– И?
– Рукопись отвергли. Это само собой.
– Двенадцать издательств? – спросил Кокосов.
– Нет, не двенадцать, всего два. А в третье взяли.
Кокосов сощурился, вглядываясь в корешки книг.
– «Место Снов»? – спросил Кокосов. – Интересно как…
– Ага. Так она называлась в первоначальном варианте. Редактору показалось, что не слишком фэнтезийно, а как-то… С претензией, что ли. Поэтому поменяли название на «Зима в небывалой стране». Редактору показалось, что в этом есть игра.
– Она на самом деле есть, – сказал Кокосов.
– Может быть. Когда я в одиннадцатом классе ее сочинял, я не думал ни о какой игре, знаешь ли. Я думал о приключениях, о том, что мне интересен мир, который вот-вот случится… А он не случился.
Кокосов промолчал.
– Место Снов – это фантом, – сказал Зимин. – Вселенная моего детства. Которая умерла, когда детство закончилось. Все просто. Я закопал его и воздвиг могильный холм. А перед этим я вбил последние гвозди в крышку его гроба. Кокосов, я поставил точку. В прошлом году вышла последняя книга. Пятой не будет. Я устал, у меня болит голова, я хочу в Калининград, и у меня два недописанных взрослых романа. То есть идеи к ним, конечно. Я собираюсь отдохнуть, и тут являешься ты с какими-то нелепыми фантазиями…
– Это не фантазии…
– Это фантазии! Кокосов, это фантазии! Если ты застрял в детстве, то это твои сугубые проблемы. А я в детстве не застрял, у меня другая жизнь. Другая! Я не собираюсь всю жизнь сочинять эти идиотские сказки! У меня обои на кухне облезли, мне их клеить, мне линолеум стелить…
Кокосов скептически покачал головой.
– Ты не согласен?
– Это неважно, согласен я – не согласен, – ответил Кокосов. – Все равно будет по-другому.
– Ты, Кокос, непробиваем, – Зимин усмехнулся. – Я тебе тычу в глаза доказательства, а ты упорствуешь. Ладно. Ладно. Тогда, многоуважаемые зрители, посмотрите налево!
– Это кто? – спросил Кокосов.
На стене висел плакат, изображавший мрачного мужчину в черных очках. Плакат был черно-белый, выполненный в модной пиксельной манере, большой. По низу плаката красовалась ярко-красная надпись.
«Marcus Wolf. Left Silense»
– Маркус Вольф, – прочитал Кокосов. – Левая тишина…