В том числе и себя имел я в виду, самого себя искупить желал и последнюю попытку сделал в 1515 году от Рождества Христова, рисуя картину «Христос, несущий свой крест», на которой лишь две фигуры — Христа и Вероники — нежны и тонко проработаны, зато остальные, это озверевшие морды «ван Лийненов», де Альмаенгиенов, Габсбургов, Максимилианов, пап, солдатни, жадности, измены, похоти, гнева и гордыни. И хоть знал, что таким образом в мыслях снова грешу — ибо в двух нежных лицах видел я себя и жену свою, Алейт. Картина сия — это завещание всей жизни моей, мастера из 'с-Хертогенбосха. который в гордыне собственной хотел заслужить прозвище Мастера Адских Мук. И так видно случилось, ибо сам я все эти муки испытал в своих кошмарных снах, когда чудища рвали живьем, резали, выдергивали и потрошили душу мою, когда пожирали, переваривали и выделяли из кишок своих меня из снов в действительность, чтобы опять овладеть мною перед мольбертом. Теперь же чувствую, что близится конец жизни моей, и сижу я на ее бережке, как святой Антоний из моего последнего «Искушения…» над тихим ручейком, повернувшись спиною к прогнившему дереву, что символизирует все земные искушения, а лицом — к спокойной воде, то есть успокоению смерти.
Мой святой Антоний сидит, согнувшись, с головой, опирающейся на сложенных руках, и глядит прямо перед собою, на другую сторону потока, как и я теперь гляжу на другую сторону жизни. Я уже не замечаю удивительных созданьиц, ползающих и прыгающих вкруг меня. Взгляд мой ясен, полон веры и спокоен, хотя и ведомо мне, что там, далеко за мною, высоко под самое небо вздымается серо-голубое здание будущего, аккуратный параллелепипед, почти такой же высокий, как и заслоненная им башня собора. В здании этом живет, по-видимому, «ван Лийнен», который в своем застекленном жилище на двадцатом или там пятидесятом этаже ждет, пока картины мои, набрав при том огромнейшей ценности, доберутся до него через разделяющие нас века.
Рафал Косик
Гражданин, который подвис[34]
Почтальон. Мне хотелось его придушить, едва сдержался. Квитанцию подтверждения доставки подписал ему, словно деревянная кукла. С деланой улыбкой на лице я отдал ручку, вместо того, чтобы проткнуть ему ею ладонь.
Похоже, что-то он заметил. Побледнев, он отшатнулся и ушел неестественно быстрым шагом. Заказное письмо. Чего они снова хотят? Ничего больше я им не дам.
Поручик Вишневский сидел на холодном асфальте за колесом темно-синего «пассата». Он менял батарейки в небольшом мегафоне. Четыре пальчиковые батарейки, купленные только что за собственные, частные средства. Ситуация самая стеснительная. Пришлось послать молодого полицейского в киоск, чтобы иметь возможность вести переговоры далее.
А подкрепления до сих пор не было. Всего три патрульные машины. Дом с забаррикадировавшимся хозяином, включая его самого, окружало всего семь человек.
С писком шин подъехала очередная полицейская машина. Наконец-то! Рядом с Вишневским на корточки присел молодой человек в кожаной куртке.
— Капитан Прейс, — представился он. — Вы просили подкреплений.
— Я просил прислать антитеррористическую бригаду.
— Они уже едут. А кто там, внутри?
— Зовут его Лукаш Вроньский. Бывший бизнесмен. У него была фирма, торгующая растениями в горшочках. А сейчас — прямая дорога к психоаналитику, а еще лучше — в морг. На территории домовладения валяются тела четырех охранников и двух наших.
— Господи Иисусе! Чего это ему стукнуло?
— Он отказался выплачивать какие-то деньги в государственное казначейство. После трех повесток прибыл судебный исполнитель, только мужик послал его на три буквы, в связи с чем исполнитель вернулся с подкреплением. Подкрепление теперь валяется в садике у дома, исполнитель — в госпитале.
— А наши?
— Пытались силой вскрыть задние двери. А мужик завалил их через бойницу.
— Бойницу?
— Это не дом, а настоящая крепость. Окна пуленепробиваемые, двери из бронированной стали. Даже тел нам не позволил забрать.
Молодой полицейский приложил щеку к крылу машины и спросил:
— И сколько же он должен?
— Триста восемнадцать злотых и пятьдесят три гроша.