С ними у Адама была конфронтация. Обе они жили на Дереве и были для него недосягаемы. Эти неугомонные вздорные существа изрядно досаждали Адаму. Весь день они сновали по миру, тарахтя что-то по-своему и норовя украсть все, что плохо лежит. Стоило Адаму расслабиться, как со стола исчезал кусок хлеба или картошина. Мало того, на Дереве тогда начинался шум и гам, да такой, что Дерево раскачивалось от их свары. Но при набегах на огород они объединялись и выступали единой силой. Адама создал Бог как высшее и самое совершенное творение для управления этим миром, и все ему должны подчиняться. А эти твари не желают ему подчиняться. Вечно какую-нибудь пакость подстроят. Глаз да глаз за ними постоянно нужен. Только палка может удержать их в повиновении.
Вот и на этот раз Адам, почуяв подозрительную тишину, выскочил, прихватив палку, и бросился на огород. Пшеница, росшая там на клочке земли, уже созрела и теперь подверглась очередному набегу этих ненасытных тварей. А Жука как раз потянуло в очередное путешествие. И вот…
Жука он схоронил на пустыре за Домом. Вырыл ямку, положил трупик в нее и засыпал. А в холмик воткнул маленький крест, связанный из веток. Почему он так поступил, Адам не знал. Может, потому, что рядом торчали из земли два креста, побольше. Чьи они, Адам не знал, как не знал, что означают выцветшие, едва различимые закорючки, выцарапанные на них. Просто решил интуитивно, что надо так сделать. И сделал.
– Прощай, друг, – сказал он. – Ты был самый тихий и безобидный. Никому не мешал, никому не досаждал. Прости меня. Я ведь нечаянно.
Потом он сидел допоздна за столом во дворе и молча и тупо загружался брагой, подсаливая ее своими слезами.
Белка и Птица молча сидели, нахохлившись, на другом конце стола.
Смерть Жука была первой в их жизни. Какой бы нелепой она не была, но это была первая смерть. Они внезапно ощутили, насколько мал их казавшийся необъятным до этого мир, насколько он хрупок и не вечен.
– А вы ведь вечно доставали его, – заплетающимся языком говорил Адам. – Хотя он вам ничего плохого не делал.
Те соглашались. Они вечно отбирали найденную им какую-нибудь съедобную вещь. Или просто издевались, переворачивая своими лапками и клювом того на спину и потешаясь над его неуклюжими попытками перевернуться.
Птица негромко чирикнула. Виноваты, мол.
Адам накрошил крошек и кинул их россыпью на другой конец стола.
– Нате! Помянем Жука, – он плеснул себе из баклажки. – Славный был. Осиротели мы без него, – он гулко выпил.
Белка и Птица молча согласились.
– Как жить-то теперь будем? – продолжил Адам. – Трое нас осталось. Или все также воевать будем?
Белка засуетилась и что-то прострекотала. Птица тревожно чирикнула.
– Вот и я про то же, – ответил Адам. – Зашибу кого-нибудь из вас. Тогда двое останется. Потом еще. И останусь совсем один. Вам это надо? Мне – нет.
Противная сторона согласилась. Никому, мол, умирать неохота. Жука хватит. Надо, мол, менять отношения.
– Вот и я о том же думаю, – ответил Адам. – А как быть? Вы же вон какие настырные. Вас ничем не проймешь. Все воруете и воруете.
– А если мы перестанем, – предложила противная сторона.
– Тогда и я вас гонять не буду. И еду давать буду. Даже вместе будем обедать. И ужинать.
– И завтракать?
– И завтракать тоже.
– Мы согласны, – Белка глянула на Птицу. – А ты перестанешь разграблять мои потайные запасы?
– Откуда я могу знать, что это твои запасы? На них же не написано.
– А кроме меня здесь некому прятать.
– А ты их не прячь, – недовольно чирикнула Птица, – тогда и грабить нечего будет.
– Это мое дело! – затрещала Белка. – У меня в крови это. Не могу, чтоб не оставить что-то про запас.
– А у меня в крови…, – взъерошилась Птица, но тут Адам грохнул кружкой по столу, изрядно напугав спорщиков.
– Хватить тарахтеть! Если уж мы приходим к соглашению, надо его выполнять. Ты, Птица, – уставил он перст на ту, – не воруй. А ты, Белка, не делай тайников. Тогда у этой не будет соблазна. А еды у вас всегда будет вдоволь на этом столе. Договорились?
– Договорились.
Белка с Птицей удалились на Дерево и еще долго гомонили, выясняя отношения и обговаривая условия. Адам же прилег на скамейку, потягивал брагу и смотрел на ночное звездное небо.
«…И была Тьма. Тьма над Бездной. И дух божий витал над водою…».