Фантастика. Журнал "Парус" [компиляция]

Все правильно. Стоит только что-то закончить, и ты теряешь это, а впридачу и частицу себя. А ты теперь там, где ты есть на самом деле. Ты проснешься и с удивлением будешь вспоминать странный сон. Будто тебя, совсем голую, кто-то внимательно осматривал, ощупывал. И было холодно. Было больно. Ты встанешь и впервые в жизни станешь разглядывать в зеркале себя всю. Очень даже ничего, вот только эта противная родинка на груди.

Ты оденешься, соберешь сумочку и, пройдя через капустный ад студенческой столовой на первом этаже, выйдешь из общежития на улицу и вольешься в общий поток, струящийся к учебному корпусу. Ты торопишься, Элли, и даже представить себе не можешь, что появилась на свет только сегодня ночью. Что впереди тебя ждет Желтая кирпичная дорога, ведущая в Изумрудный город. И все твои желания исполнятся. Так будет, ведь я написал так. А я — Бог.

Итак, центр мира создан.

— Вертись, Вселенная!

Взбодриться надо. Резко подымаюсь…

Из кармана вылетает:

— …тись…

Запускаю руку и извлекаю наружу прямоугольный розовый предмет. Встряхиваю несколько раз.

— …ная!.. — отзывается он и замолкает.

Ну, все ясно. А что, собственно?

— Бом-м-м… — неожиданно раздается заблудившийся раскат грома, словно аукционный гонг.

Продано!

Рисунки Людмилы СЕЛИВОНЧИК

Игорь Ткаченко Путники

Повесть

_{Парус №3 1989 г.}

I

Окованный медью нос корабля заскрежетал по песку, и Гунайх с обнаженным мечом в одной руке и боевым топором в другой первым спрыгнул на узкую песчаную полоску, за которой сразу же сплошной стеной вставал незнакомый лес.

Тихий, подозрительно тихий лес.

Некоторое время Гунайх выжидал, потом подал знак, и тотчас через борт, бряцая оружием, но все еще в молчании, посыпались воины. Едва коснувшись ногами земли, они озирались по сторонам, судорожно сжимали мечи и топоры.

«Трусы! — со злостью и горечью подумал о них Гунайх. — Самые лучшие, самые верные погибают первыми. Выживают трусы».

Воины, разделившись на три отряда, приводившей вождя в бешенство неспешной трусцой направились к зарослям.

Гунайх остался на берегу один.

«Только бы не засада», — думал он, окидывая взглядом молчаливый лес, затянутые дымкой снежные вершины гор и свои корабли, где, укрывшись за высокими бортами, изготовились к стрельбе лучники и самые могучие воины уперлись шестами в дно, готовые в случае намека на опасность до хрипа, до крови из глоток напрячь мышцы, вырвать корабли из песка, разом вспенить воду веслами…

Только бы не засада!

Только бы земля эта оказалась безлюдной, только бы сбылось обещание хромого Данда, — как молитву, повторял про себя Гунайх. Передышка, несколько месяцев, несколько лет передышки. Боги! Я не прошу многого, я прошу только покоя!

Неудачи озлобили людей, отняли у них смелость и разум. Перед сражением воины больше думают о бегстве, чем о победе. Неспокойными стали глаза женщин, визгливыми их голоса. Младенцы, зачатые в страхе перед завтрашним днем, рождаются трусами. Все чаще и чаще Гунайх ловил на себе угрюмые взгляды исподлобья, а вечно всем недовольные старики словно бы невзначай вспоминают о древнем обряде смены вождя. Глупцы! Только благодаря ему, Гунайху, клан не истреблен до последнего человека.

Гунайх вспомнил, как ночью, которая должна была стать для клана последней, он сидел у костра, обнимал за плечи младшего, единственного оставшегося в живых сына и рассказывал ему о победах и былом величии клана. Мальчик слушал и, Гунайх чувствовал это, не верил ни одному слову, глаза его слипались и все ниже клонилась голова. Гунайх уже решил, что как только Гауранга уснет, он сам даст ему легкую смерть. Негоже сыну вождя попадать в плен и гореть заживо в жертвенном костре победителей.

Наконец, мальчик уснул, а Гунайх долго еще сидел, вынув нож и неподвижно уставившись в огонь, не в силах перечеркнуть последнюю надежду.

Но боги смилостивились.

Дозорные приволокли к костру дряхлого старика с всклокоченными седыми волосами, в заляпанной грязью, изодранной одежде.

— Хорошо у костра такой ночью, как эта, — проскрипел старик, когда дозорные, ворча, отошли в сторону. Он поворошил угли концом своего длинного посоха, протянул к огню костлявые руки и зябко поежился, сразу став похожим на большую мокрую птицу. — Еще бы миску горячей похлебки и кусок лепешки… Прикажи, вождь, не жалей. Зачем обреченным пища?

В другое время после таких слов наглец уже корчился бы с перебитым хребтом, но сейчас Гунайх лишь спросил:

— Кто ты, откуда и зачем пришел?