Фантастика. Журнал "Парус" [компиляция]

Откуда же мне было знать, что никакой задней стенки у шкафа нет и в помине. Оказывается, я давил ногами прямо в стену, к которой был прислонен этот гроб без крышки.

Шкаф рухнул, едва не задев стоявшего у доски Виктора Палыча. Педагог затрепетал. Вытянув волосатый перст возмездия, он уткнул его в Юрика Иноземцева, сидевшего в добрых двух метрах от шкафа.

— Эго ты его уронил!!! — изрек В. П. вопреки очевидности, хотя и преподавал математику.

Не успел Юрик справедливо вознегодовать, как ранимый В. П. узрел в шкафу оцепеневшего меня. Узрев меня, ранимый В. П. тоже оцепенел. Некоторое время за компанию с нами цепенел и весь класс.

И вот тишина раскололась булькающим гортанным звуком. Поистине это был Крик Одинокого Петуха в Пустыне. В. П. сделал шаг, схватил меня поперек живота, пересек с этой драгоценной ношей класс и, остановившись перед дверью, размахнулся.

Удар!!!

Без результата. В. П. размахнулся вторично…

Задумчивый, влюбчивый мальчик, тут я, знаете, не растерялся и нарушил торжественность церемонии своевременным криком:

— Виктор Палыч, эта створка не открывается!..

В. П. с завидным хладнокровием делает шаг влево, перенеся таким образом прицел на другую створку, размахивается…

Удар!!!

Я, юный, царственно грациозный, как белокрылый лайнер, стремительно выплескиваюсь в пустой колодец коридора. В полете я думаю о том, что мир наш — колыбель человечества, но не век же нам находиться в своей колыбели; думаю о смысле бытия и благодаря экстремальности ситуации успеваю прийти к кое-каким определенно ценным для науки выводам и обобщениям.

О многом еще успел бы я подумать, но пришлось совершить вынужденную посадку. У втиснутых в шоколадные штиблеты ног директора. По воле случая как раз в это мгновение он проходил мимо кабинета математики, и именно этот факт заставил меня сыграть роль загадочной прорухи, директора — скорбно приподнять брови и перешагнуть через тело пресловутого меня, а ранимого Виктора Палыча — с мрачным треском вылететь из школы.

…Учительница истории Ольга Борисовна обладала поразительным даром говорить от лица различных исторических деятелей соответственно разными голосами. Впервые это обнаружилось так.

На вводном уроке низенькая, полная, но не грузная, как-то по особому стройная и «свежая», она воркующим голоском пыталась втолковать нам, что есть наука история как таковая. Минут пятнадцать, краснея под нашими заинтересованными отнюдь не наукой историей как таковой взглядами, она щебетала и, наконец, произнесла свою эпохальную фразу:

— Еще Чернышевский в свое время говорил…

И неожиданно хриплым басом, каким, очевидно, по ее представлению, должен был говорить наш великий критик, закончила:

— Я с детства любил историю.

То, что еще минуту назад было девятым «В» классом, теперь утробно булькало в пароксизме неистового хохота. Аморфная масса медленно стекала под парты на пол и подергивалась там в мучительных конвульсиях телячьего восторга.

Ольга Борисовна бесследно испарилась, а на ее месте скоропостижно образовалась некая Оленька, принимать которую всерьез никто из нас уже не мог.

А вот учительницу литературы Бабу-Женю принять всерьез пришлось. Читая вслух художественную прозу, а тем паче стихи, имела она исключительную привычку стоять боком к классу и, прислонившись массивным, но элегантным задом к столу, раскачиваться в такт чтению. Стол, в свою очередь, безукоризненно подчиняясь третьему закону Ньютона и превозмогая силу трения, миллиметр за миллиметром подвигался в сторону, противоположную той, в которую смотрело одухотворенное лицо Бабы-Жени.

Случалось, стол проползал за урок до метра с лишним.

Дабы хоть чуть подсластить научный гранит, который приходилось усердно грызть на ее уроках, мы на перемене устанавливали стол посередине, мелом чертили на полу прямую линию, как бы заранее обозначая траекторию будущего движения, а затем делили эту линию на сантиметры. И держали пари — на сколько сантиметров Баба-Женя спихнет стол сегодня. Ставки, в основном, были небольшие, зато азарт — дай бог любому ипподрому. Весь класс, затаив дыхание, наблюдал за торжественно-поступательным движением стола. Напряженную тишину Баба-Женя склонна была расценить как бесспорный признак взаимопонимания и взаимоуважения.

Но такое положение вещей избаловало ее до предела: она не оставляла безнаказанным малейшее шевеление или шорох, считая, по-видимому, что, пользуясь такой популярностью у учеников, имеет право на повышенную строгость. Даже директор, который частенько захаживал посидеть на ее уроке (где еще послушаешь тишину?), боялся кашлянуть на своей «Камчатке».

Но однажды в ледяной пустоте паузы, когда Баба-Женя уже открыла рот, чтобы вылить на нас очередной ушат чистых пушкинских строк, откуда-то снизу, со стороны двери, прозвучал тоненький-тоненький прозрачный писк.

От неожиданности рот Бабы-Жени, по дверному клацнув, закрылся: «Как?! Кто посмел?! Раздавлю!!!» — ее удавий взгляд медленно сползал по двери вниз.