Фантазёр - покоритель горных вершин

— В этой «Истории», дорогой Анаполисте, написано… — Она уставилась в листки бумаги у себя в руках. — Голова, кости, позвоночник, мозг и вот ещё… четвёртое и седьмое ребро…

— Что там о голове написано, что за мозг ещё?

— Мозг, мозг и печень…

— Хорошенько посмотри, что-то ты не то говоришь.

— Сейчас! Мозг… Не волнуйтесь, дорогой Анапо, тут так и написано: «мозг».

— Может быть, спинной мозг?

Великанша растерялась.

— И спинной тоже… — проговорила она наконец.

— Но, многоуважаемый Анаполисте Исидорович, разумеется, не мне вам подсказывать, но мне кажется, что спинной мозг не может находиться в голове, — смущённо напомнила невысокая фельдшерица и, зардевшись, потупилась.

— Я тоже так думаю, — согласился с ней директор-профессор. — Но где, в таком случае, его голова и о каких мозгах идёт речь?

Все замолчали, не зная, что ответить. И тут я, не щадя ни разбитой головы, ни свёрнутой шеи, закричал что было мочи:

— Не ищите напрасно! Нет у меня головы, и мозгов нету! Будь у меня голова на плечах, разве случилось бы со мною такое!

От моего крика дверь в палату вдруг с шумом распахнулась, и спаянный дружный коллектив больничных работников так резко распался надвое, словно его разрубили топором. Я удивился: что за сила могла разъединить такой монолитный коллектив? И тут к моей постели припала мама:

— Сынок! Ты жив, сынок? Жив… сынок… сыночек…

И полились слёзы. И сладко мне, и тепло, и хорошо, и боль прошла. Что за слёзы у мамы такие?..

УНИЖЕННАЯ СКАЛА

Моя мама не только не собирается уезжать, пока меня не выпишут, но даже из палаты не выходит. Сидит возле кровати и ни о работе не помнит, ни о доме, ни о бабушке с Илико. Меня не упрекает; оказывается, она поклялась себе: если увидит меня живого, ни словом не упрекнёт.

Моя мама молчит, по вот мама Джимшера приехала — она за двоих выговаривается. Что там за двоих — всем мальчишкам-неслухам хватит её проклятий.

Джимшер привык к её словечкам и не удивляется. Мне кажется даже, что он немного гордится мастерством своей матери. Всё лежал помалкивал, а тут вдруг заговорил:

— Как поживаешь, мама?

— Чтоб тебя поглотила большая яма! Жива, как видишь. Не угробил ещё ты меня.

— А отец? А дедушка Датико?

— Жить тебе от дома далеко. Отравил ты жизнь и отцу, и деду.

И вот так на любой вопрос она отвечает. От стольких проклятий дерево может высохнуть, а Джимшеру хоть бы что. Давно я не видел его таким радостным.

— Мне и своих забот хватает… — В дверь заглядывает носатая санитарка. — Опять вчерашний мальчишка пришёл.

— Это Гела! — кричит Джимшер.

— Мой друг, — поясняю я маме… — Маленький мальчик, а ведёт себя и говорит, как взрослый. Мы с ним очень подружились.

Мама и тётя Рипсиме удивлённо уставились на вырядившегося в чужие обноски Гелу.

— Заходи, Гела, смелей!

— Плюю на его родителей! — не дала тётя Рипсиме договорить мне. — В каком виде ребёнок ходит!..

— У него нет мамы, — вставил я.

— Бедненький, видно, ему и надеть-то нечего! — всхлипнула моя мама.

— А отец? Где отца черти носят? — строго спросила тётя Рипсиме.

Мы с Гелой промолчали.

Мама пересела ко мне на кровать и указала Геле на стул:

— Садись. Расскажи нам, как было дело в тот день, когда мой чертёнок упал.

— А вот как… — начал Гела, помолчал немного, глядя на меня, и продолжал: — Вот он, — он кивнул на меня, — сказал, что должен подняться на скалу за рекой. «Меня, говорит, в газете пропечатают». Я знал, что не пропечатают. Я на той неделе туда коз своих водил, и никто меня не пропечатал. Я им кричал, чтоб они с другой стороны скалу обошли…

— Что? Что ты сказал? Ты поднимался на эту скалу?! — От возмущения у меня даже боль прошла.

— А что мне оставалось делать? Туда козы залезли.

— Что ещё за козы! Ты ври, да не завирайся.

— Нет, правда, — растерялся Гела. — Козы поднялись, а я за ними. Потом глянул я вниз сверху и испугался: если оттуда упасть, живым не быть.

— Врёшь ты всё!

— Наши пастухи и сегодня туда стадо погнали.

— Замолчи! Хватит!

— Клянусь отцом!

— Неужели туда есть другая дорога?

— Зачем дорога. С другой стороны там пологий спуск и больше ничего. И смородина там растёт, и дикие яблоки…

«Вот тебе и на! Там пологий спуск, стада пасутся, телята скачут. А я себе шею свернул! Эх, голова!..»

РАЗГОВОР С ВЕРШИНОЙ

Как только я смог встать с постели, я подошёл к окну и стал искать мою вершину с белой шапкой на макушке. Больница стояла на высоком пригорке, и потому я сразу увидел мою гору.

— Здравствуй, моя красавица! Как поживаешь?

«Здравствуй, — отозвалась гора. — Я-то хорошо. Лучше скажи, как ты живёшь со сломанной головой и свёрнутой шеей?»

— Да ничего, — говорю, — вроде, теперь получше. — Я опустил голову, помолчал. — Скоро мне в деревню возвращаться. Как мне быть? Что сказать там? Сколько я ни рвался к тебе, ты всё убегала. Хоть раз пошла бы мне навстречу…

«Может, ты хочешь, чтоб я сама тебя на голову себе посадила?» — обиделась гора.

— Почему так сразу и на голову? — Я тоже обиделся.

«Или ты меня со своей бабушкой путаешь?»

— Не говори так пренебрежительно о моей бабушке.