Фантазеры

Девушка приподнялась и медленно начала пятиться, поглядывая назад. Качалась лодка. Платок упал, и свет костра осветил губы, чуть выпяченные вперед, тонкий прямой нос. Прикрывшись, как щитом, одеялом, она устроилась у костра, напряженно вглядываясь в корму. Потом опустила голову и плечи, словно сломалась. Тишина повисла над озером. Пламя стало ниже.

— Подбрось дровишек, они рядом с тобой под носовой банкой, скамейкой, — на всякий случай пояснил Юрий и отвернулся, перегнувшись за борт. Вода была теплой, а впереди длинная ночь и что-то непонятное на душе. Сбросив майку и шаровары, Юрка скользнул за борт, бросив небрежно:

— Я скоро вернусь.

Пошел медленным плавным брасом. Так они заплывали с Батей, и вдалеке были костер, и берег, и девочки своего класса, понятные и знакомые.

Вылез на корму, накренив лодку. Растерся полотенцем до красноты. Костер горел ярко.

— Тебе холодно, иди сюда.

— Не пойду, ты, чего доброго, в озеро прыгнешь.

— Иди сюда, я не боюсь больше.

Руки, словно бабочки, искры — светляками. Спину греет костер. Девушка кладет голову Юрке на колени, смотрит снизу вверх одним глазом:

— За то, что ты меня не обижаешь, ты счастливым будешь, женщины тебя любить будут. Только не сразу. Сначала несчастная любовь будет, и меня ты запомнишь. Ты сейчас думаешь: цыганка молодая, глупая. В таборе рано умными становятся. Бабушка моя колдунья, а я ворожея. А сейчас поспи немного.

Доватор проснулся на рассвете. Лодка уткнулась в песок. Цыганки не было.

3

Морской офицер вошел в десятый класс вместе с директором школы. Поблескивали погоны, шевроны на рукавах.

— Познакомьтесь, товарищи, с капитаном второго ранга. У него есть для вас предложение, — сказал директор и, помолчав, добавил: — Горком комсомола поддерживает предложение капитана второго ранга.

Доватор с Батей стояли около турника в физзале, мазали руки магнезией. Юрий спросил:

— Ты почему решил в училище?

— Знаешь, маме одной тянуть трудно, а тут на всем готовом. Потом высшее образование все-таки техническое. И в Ленинград вернусь. А ты почему?

Доватор прыгнул, поймал перекладину и, бросив тело вперед, припомнил, как ржали кони на московском асфальте, как трещал лед на Волге, как дядя Коля с Галкой вел козу к подъезду, и, спрыгнув на мат, сказал:

— Не знаю.

— А что говорит Галка?

— Галка говорит, что поступать в Москву поедет, там у нее тетя.

— Понятно. — Батя подтянулся и сделал мах. Отличный мах получился у Бати. Чего он тянет? После такого маха надо сразу идти на «солнце». Юрка снова стал мазать ладони магнезией.

4

Тамбур продувает ветром. Проводники устали ругаться. Ветер пузырями надувает рубашку, гарь стучит в лицо. Вывалившись вперед, завис на руках Доватор.

Желтеет трава. Вдоль насыпи приземистый ельник юных лесополос. Сказочный ветер хлещет в лицо.

Прошли еще сквозь одну медкомиссию. Шли абсолютно голые, а половина врачей красивые молодые женщины. Странно и неприятно.

В рентгеновском кабинете Доватора крутили, словно он был не человеком, а экспонатом с чистыми легкими. А каким им еще быть? Лес да озера. Завод дымит в стороне.

Потом пошел Батя, и опять толпились в темноте люди у аппарата. Доватор не ушел из кабинета, ждал друга около столика с красной лампочкой. Тут он и услышал: «Чуть тронуты, но юноша не вынесет нагрузки». Потом Батю расспрашивали, потом у столика кто-то говорил: «Ну что вы хотите, блокада».

В белоснежном кабинете врач сочувствующе взглянул на Батю и спросил:

— Что, кроме моря, любишь?

Юрка выпалил:

— Живопись.

— Хорошо, — обрадовался врач. — Много времени на свежем воздухе. Очень хорошо. Постучитесь в Академию художеств.

Лишь посреди пыльного двора, где в белых кителях, переваливаясь с боку на бок, похожие на уток, проходили офицеры, а по углам, греясь на солнце, готовились к экзаменам прошедшие медкомиссию, лишь там, стоя рядом с Батиным фанерным чемоданчиком, Юрка понял, что остается в училище один.

На кирпичах, оставшихся после ремонта, расположился Павел Бартанов в серых ослепительных клешах. Небрежно сутулясь, он листает учебник по геометрии и напевает: «Одесса, мой единственный маяк… Наш город гениальностью известен: Утесов Леня — парень одессит, и Вера Инбер тоже из Одессы».

К Бартанову, к прогретым солнцем кирпичам уже стекались, стараясь сохранить независимость, ребята.

А к Юрке подошел Клемаш, потыкал носком ботинка в пыль около Батиного чемодана. Юрка подумал, что у Клемаша какая-то другая длинная фамилия. Клемаш сказал:

— Бывает…

Юрка ответил:

— Да…

Переживать было некогда: каждый день по экзамену. Они показались однообразными и несложными. Кубрик и двор — вот и все ленинградские впечатления. Морем во дворе не пахло.

Всех постригли наголо. Выдали белые с легкой желтизной робы и бескозырки без ленточек. Роба стояла колом. Бескозырки морем тоже не пахли, в белых чехлах они напоминали поварские колпаки и назывались почему-то писсуарами. Только ремни с медной пряжкой и выпуклыми якорями были абсолютно морскими. Но их не видно под робой.