Фантазии (СИ)

— Так точно, владыка. О Севере ничего доброго не скажу: там ситуация крайне далека от малинового варенья. В восточной Альмере тоже не конфитюр: Минерва пролетала там на своем корабле и многих сильно впечатлила. Также посылала войска на Бэк для защиты от шаванов… Но остальные земли, к великой нашей радости, ничего о Минерве не ведают! То бишь, дворяне и грамотные знают, но простой люд не успел распробовать: слишком мало она корону носила. А про вас, владыка, помнят главное: пока были вы — был мир. Весь беспорядок начался из-за Ориджина, а продолжился при Минерве.

— Осмелюсь заметить, — вставил секретарь, — Северная Вспышка началась с сожжения Эвергарда, каковое наш владыка формально взял на себя.

Бэкфилд кивнул:

— О чем и речь! Эвергард — это замок в Альмере. Про него знают только альмерцы, дворяне и грамотеи, читающие книжки. Для простого люда из других земель Эвергард — все равно что луна. Простой люд мыслит просто: Орижин попер на владыку, значит, Ориджин — злодей. А Минерва — премного извиняюсь, его подстилка.

— А что будет, если я приглашу людей из разных земель к нам в Фаунтерру? Пущу дармовые поезда, обеспечу пропитание и попрошу лишь об одном: «Владыке нужна ваша поддержка. Приезжайте в столицу, скажите слово в мою пользу».

Молодцы переглянулись. Рука Додж снова начал первым:

— Так весна же идет. На носу посевная, куда они поедут…

— Это будет не сейчас, а осенью. Сразу после уборки урожая.

— А, тогда само собой! — просиял сержант.

Полковник отметил:

— Славная идея, владыка. Но, виноват, как вы обратитесь-то к черни? «Голос Короны» она не читает, волной и голубятнями не пользуется. Глашатаев пошлете? На каждого вашего глашатая местные лорды выставят десять своих… В виду безграмотности чернь недоступна для общения.

Адриан молвил с весьма довольным видом:

— Я обращусь к народу своим собственным голосом. Со ста площадей в сотне разных городов одновременно. И никакие лорды не заткнут мне рот, поскольку сами будут слушать с разинутыми ртами!

Бэкфилд и Додж не поняли ровным счетом ничего. Зато секретарь теперь в полной мере оценил идею сеньора. И если говорить о гениальных изобретениях, то вовсе не машина профессора Олли была таковым, а способ ее применения, придуманный Адрианом.

— Слава Янмэй! — с чувством воскликнул секретарь.

— Благодарю, — кивнул сеньор. — Молодцы мои, в связи со сказанным выше, вам поручается присмотр за ученым по имени Николас Олли и его лабораторией в физическом факультете. Никакие бумаги и приборы из лаборатории не должны попасть в руки к кому бы то ни было, кроме меня. Работе ученого не мешайте, пока она не будет закончена. Едва завершится — все результаты ко мне на стол. Задача ясна?

— Так точно, владыка!

Секретарь кашлянул:

— Осмелюсь добавить…

И снова замялся. Минерва предала его дважды: один раз — когда пропустила мимо ушей его признание в любви; второй — когда забыла о нем самом. Именно потому секретарь не принял исцеление из ее рук: ее запоздалая забота унизила его. Но сейчас речь идет о судьбе престола, будущее всей империи стоит на кону. Личная обида — слишком мелочный мотив, чтобы учитывать его в таком деле.

Однако она предала не только секретаря. Она изменила своему императору и сюзерену. Против всех законов чести уселась на трон, а Адриана высмеяла, назначив бургомистром. Нет, этой женщине нельзя доверять.

— Ус-становите слежку за самим профессором, — с легким заиканием сказал секретарь, — и за его ст-туденткой Элис Кавендиш. Я допускаю, что они попытаются связаться с П-первой Зимой.

— Благодарю, — кивнул Бэкфилд. — Приму во внимание.

* * *

Первая неделя после Весенней Зари недаром зовется временем надежд. Птичий щебет и звонкая капель талых вод будят светлые чаянья в душах пастухов и мастеров, секретарей и бургомистров, и даже академических ученых. Профессор Николас Олли возлагал живейшие надежды на грядущие выборы императора — однако надежды совсем иного сорта, чем другие герои нашей истории.

Профессор Олли терпеть не мог, когда вельможи вмешивались в его работу. Все власть имущие жаждали из каждого открытия выжать сок в виде прибыли и влияния. Наука низводилась до роли рабыни двух господ: политики и военного дела. Душа профессора бунтовала против этой вельможной тирании. Однако нельзя сказать, что симпатии Николаса были на стороне народа. Он уважал народ, но абстрактно, издали. Подобным образом шиммерийцы уважают льва, нарисованного на гербе, хотя никогда не видели сего зверя наяву.