Фантазии женщины средних лет

Вернувшись домой, я прежде всего поговорила с Дино, но он молчал, и его глаза наполнялись такой зримой, ощутимой болью, что у меня защемило сердце. Я написала письмо Стиву, и он тотчас ответил, что хотя не знает деталей, но с точки зрения карьеры это редкий шанс, который он советует не упускать. Альфред посоветовал то же самое. «Я тебя поздравляю, – сказал он в конце нашего телефонного разговора. – Я всегда считал тебя одаренной девочкой». Но я ведь не могла спросить его: «А как же Дино?», как постоянно спрашивала саму себя.

Через несколько дней я позвонила французу и сказала «нет», сославшись для приличия на сложности переезда, акклиматизацию и прочую ерунду. Я думала, он сразу повесит трубку, на это и рассчитывала, но ошиблась. Он, неистово картавя, пообещал подумать и перезвонить в течение двух дней. Однако позвонил назавтра и сказал, что может предложить мне большую зарплату, и назвал сумму, от которой даже у меня, человека не алчного, перехватило дыхание. «Мы делаем исключение, потому что заинтересованы в вас», – сказал он, так гнусавя, что я с трудом разобрала.

Я снова взяла время на размышление, а потом мы с Дино долго беседовали, и он в результате понял и даже сам стал убеждать меня, уговаривая, что такой шанс бывает раз в жизни.

– Может быть, бросишь все и поедешь со мной? – спросила я на всякий случай, сама не веря в успех.

Он пожал плечами:

– Я артист и больше ничего не умею. Что мне там делать? Французского я не знаю, я даже на жизнь не смогу заработать.

– Ну, это-то ладно, – сказала я, зацепившись за аргумент, – я буду получать кучу денег.

– И что мне останется в жизни? Тратить твои деньги, сидеть дома и ждать, когда ты придешь с работы? – Он виновато улыбнулся, как бы извиняясь за то, что это невозможно.

– Да, я понимаю, – ответила я.

Потом мы снова говорили, пытались составить план нашей дальнейшей жизни. Мы решили, что я соглашусь, но подпишу контракт всего на год, а за год мы что-нибудь да придумаем, и выход так или иначе найдется. Я позвонила французу и согласилась.

Я остро чувствовала утекающее время, пружина сжималась с каждым днем, каждым часом, все туже и туже, и мне становилось труднее сдерживать ее нервный напор. Дино тоже изменился, ушел в себя, стал говорить еще меньше, он, казалось, экономил на словах, чтобы не растратить в них остаток сил. Он осунулся и побледнел, перестал спать, я видела по ночам его открытые глаза, режущие темноту, казалось, до самого потолка. Иногда он вздыхал, и я сжималась от этого глубокого, растянутого, почти старческого вздоха. Я знала, что ему больно, мне самой было невмоготу.

А время все сужалось и сдавливало круги, и я уже металась в последних оставшихся днях. За два дня до отъезда я рано вернулась домой, Дино уже ждал меня, я обвила его руками за шею, притянула к себе. Я чувствовала подступающую дрожь, ведь оставалось всего два дня, два мгновенных дня, последних, из четырех таких же мгновенных лет. «Скоро, – подумала я, – я не смогу смотреть на него, не смогу чувствовать его тепло, не смогу разговаривать с ним, когда он тихо, почти завороженно сидит и слушает, не возражая, а только соглашаясь, заведомо соглашаясь». Я не могла больше стоять, тянуло в ногах, сильно, болезненно, крутил живот, почти выворачивая, и мне сразу стало плохо.

– Пойдем ляжем, – сказала я в надежде, что боль пройдет Мы легли, и мне в самом деле стало лучше, прошли тошнота и головокружение, хотя ноги тянуло по-прежнему.

– Я всегда буду для тебя, везде и всюду, – сказала я. – Что бы ни случилось, где бы я ни была, я всегда буду для тебя. – Дино молчал, я не видела его глаз, я лежала, уткнувшись ему в плечо. – Слышишь? – Он молчал – Ты слышишь?

– Да, – ответил он.

Что-то больное проступило в его голосе. Я приподнялась на локте, чтобы заглянуть в его лицо. Он плакал, тихо, бесшумно, не показывая ни звуком, ни телом. Я не знаю от чего, может быть, от этой молчаливой мужской и потому невыносимой сдержанности что-то надорвалось во мне, сдерживающая волевая дамба размылась, прорвалась и, немощная, тут же была снесена. Я сама услышала, как странно, не по-людски я взвизгнула, и из меня хлынуло сразу ото всюду: из глаз, изо рта – слезы, звук, слюна, дыхание, обрывки слов – все вперемешку.

Со мной случилась истерика, я сама понимала это. Я знала, что мое лицо потеряло очертания, перестав принадлежать мне, я чувствовала выпяченные, сразу покрупневшие от тяжести и от дрожи губы, я сама не могла разобрать, что они пытаются прошептать.