Не вернулся. Тогда я видел его в последний раз и до сих пор не знал, куда он ушел, зачем и жив ли он. Мы с братом росли в одиночку, в каком-то замызганном домишке, и я буквально растил его с четырех лет – именно с того момента, как ушел отец. Я с горем пополам выучил его азбуке, а впоследствии у Миши неожиданно открылся талант к учебе. Он проглатывал одну книгу за другой, какие мне удавалось достать отнюдь не легким путем. Так неужели я учил своего брата чтению для того, чтобы сейчас он умер и никогда бы в жизни не открыл ни одной книги?! Не допущу!
От таких мыслей кровь закипает, и я иду. Иду, несмотря на резь в желудке из-за длительного голодания.
Вдруг дорогу мне перебежал худой, костлявый, испуганный кот с большими желтыми глазищами. За ним гнался одичавший дед в разодранной куртке; он что-то страшно, по-звериному, ободряюще рычал сам себе. Похоже, он спятил от голода и видел в этом костлявом коте пищу. Признаться, и я облизнулся от дикого аппетита, но… только мысленно. Я не буду есть этого кота. Он же костлявый.
Тут внезапно деда обогнала какая-то девчонка с длинной черной косой, которая развевалась за ней, и схватила кота. Опоздал дед: у кого-то аппетит побольше будет. Но она вдруг с неожиданной нежностью спрятала зверушку за пазуху.
– Отдай! – прорычал спятивший дед. – Это мое!
– Не отдам! – воскликнула девчонка, и в ее огромных глазах заблестели слезы. – Он – мой друг!
– Глупая! Это еда! Моя!
– Дедушка, – я схватил старика за плечо, развернул к себе и сунул ему в руки полкусочка от своего хлеба, – держи. И оставь котика в покое.
К счастью, дед оказался сговорчивым: он сунул в рот полученный хлеб и, шатаясь, пошел куда-то.
– Привет, Костя, – выговорила девчонка.
– Маша? – удивился я, узнав в этой девчонке свою давнюю соседку по школьной парте. Кажется, это было так давно… Да, давно. В начальной школе еще.
Маша изменилась: личико вытянулось и побледнело, а в косичке были видны белые пряди. Но глаза остались такими же огромными, такого прозрачно-голубого цвета, как две льдинки. Вздор, о чем я думаю? Льдинки у фашистов вместо сердец, а у Маши глаза цвета… цвета неба. Мирного, голубого неба. Неба Победы.
– Ты… ты куда-то торопишься? – быстро спросила Маша.
– Да. Моего брата утащили проклятые фашисты! – сказал я и потопал дальше. Она увязалась за мной.
– Мишу? К-как? Фашисты в городе? – испугалась девчонка.
– Нет, они не смогли ворваться, – объяснил я.
– Ты идешь
– Скорее всего.
Мое равнодушие к своей судьбе ее напугало, но она не сказала ни словечка, продолжая семенить за мной. Не стала упрашивать «не делать этого», вообще не стала разубеждать меня в абсурдности моего решения. Спасибо. Всю дорогу я ощущал ее немую поддержку, и, надо отдать Маше должное, она очень помогла мне.
На самом краю Ленинграда нас остановили солдаты и сурово поинтересовались:
– Эй! Жить надоело?
– Говорят, тут немцы недавно были? – вопросом на вопрос ответил я.
– Были, но мы их выгнали, – сказал хмурый небритый мужчина.
– Они утащили моего брата, – произнес я очень даже спокойно, когда как внутри плескался целый океан бушующих чувств. – Я должен вернуть его.
– Они кого-то утащили? – удивился дед с сигаретой в зубах.
– Парень, полегче! – невесело рассмеялся тот же небритый. – Идти на чай к фашистам, сынок, это самоубийство. А может, и хуже. Даже если мы соберем все свои силы, нам, измученным и голодным, их не одолеть.
– Я не прошу вас идти со мной. Я прошу… оружия. Пожалуйста.
– Парень, ты спятил с голода! – заметил мужчина.
– Дадите или нет? – перебил его я. Времени не было.
– У нас самих оружия не хватает, – развел руками небритый.
– Я все равно пойду! Куда они хоть отступили?
– На южное побережье Ладожского озера, – сказал он. – Парень, мы никого не держим. Я бы и сам с удовольствием попер на немцев, чтобы, знаешь, пан или пропал, но кто же будет держать цепь Ленинграда? Кто, если не мы с ребятами?
– Эй, сынок, – дед, дымя сигаретой, протянул мне финский нож и гранату. – Идешь с Богом, но так оно вернее будет.