Фантазёр - покоритель горных вершин

«Сам ты глупый! — думаю я. — Чего несёшь, никто не поймёт. То одно, то другое. Что я не знаю, что не соображаю… Кого я должен любить?»

Я тоже хмурюсь так, что будь у меня на лбу родинка, она бы совсем исчезла в складках.

Странный он. Никак к нему не привыкну. И пьёт. Мне это очень не нравится. Вот и сейчас, похоже, под хмельком.

Не знаю, не понимаю, что может означать всё это: цветные карандаши, свёртки по карманам, разговоры о том, что кто-то любит рисовать?..

Эх, трудно понять человека!

ОПЯТЬ ВСЁ НЕ ТАК

Утро. Я лежу в своей комнате и слышу, как спорят бабушка и мама. По голосу мамы чувствую, что она вот-вот расплачется.

— Ты виновата, ты захотела этого, — говорит она. — А я и не думала. Я… — Мама не договорила и разрыдалась.

— В чём же я виновата, дочка? — как бы оправдываясь, спрашивала бабушка. — Разве я знала, что он такой? Ведь когда ты за Ираклия Девдариани, да будет земля ему пухом, выходила, тоже я тебе советовала… Эх, и почему я жива, когда он погиб?..

Я не вижу, но знаю, что бабушка развязывает сейчас платок под подбородком, чтобы утереть слёзы.

— Несчастная я, несчастная!.. — не унимаясь, плачет мама.

— В самом деле, что-то он совсем с пути сбился! — Это бабушка об отчиме.

Вторая моя бабушка — по отцу — давно уже умерла. И мама с бабушкой и за неё оплакивают папу. А я, наслушавшись их причитаний, чувствую себя так, будто кто-то избил меня розгами. Чем слушать их плач, лучше пойти на школьный участок. До двенадцати дня там никого не будет, но я найду себе занятие.

Эта Лали вечно что-нибудь придумает: сбор звена на пришкольном участке. Наверно, опять будет меня прорабатывать. Недавно пионеры нашего звена высадили яблони и груши-дички. Тогда я сумел уклониться от работы, сказал Лали, что буду потом привитые черенки высаживать.

В жизни я не привил ни одного деревца. Но в ту минуту сболтнул, не подумав. Уж лучше посадил бы два-три дичка — и делу конец.

Я зевнул, как наша библиотекарша, и стал одеваться.

Да, надо бы зайти к деду Филипе, у него лучшие саженцы груш. Может, он и нож для прививок одолжит? Вы, конечно, знаете, какой у него пёс свирепый, ростом с телёнка. Потому перед дедом Филипе моя совесть пока чиста.

Я взял в руки холодную кукурузную лепёшку и кусок сыра, сунул за ремень секач и пошёл.

У дедушки Филипе такая редкая борода, что я даже в первом классе мог без ошибки сосчитать в ней все волоски. Он знает, конечно, поговорку: безусый человек — самый жадный, и потому, наверное, никому ни в чём не отказывает.

Подошёл я к калитке, но разве от его пса спрячешься: подошёл к ограде с внутренней стороны и одним глазом вперился в меня. Пока ты на дороге, он не лает и вообще ни во что тебя не ставит, только смотрит. Вот если шагнёшь за ограду, тогда уж пеняй на себя. Когда мой Ломгула (так я назвал своего щенка) вырастет, он должен стать таким. Ведь хуже, когда собака издали лает на тебя, шумит на всё село, а когда дойдёт до дела, заскулит и не знает куда спрятаться.

И тут что-то в моей голове перевернулось (это, как вы знаете, со мной часто случается) и представил я себе, как мой подросший Ломгула встретится с этой собакой.

«Здравствуй, пёс Филипе!» — скажет Ломгула.

Как я его воспитал, а? Первым здоровается. К тому же пёс Филипе ведь старше. Значит, Ломгула знает правила хорошего тона.

«Здравствуй и ты, собака Кахи!»

Собакой воспитанный пёс даже собаку не должен бы называть.

«Ну, как ты там поживаешь?»

«Как ты там!» — это слишком пренебрежительно. Но когда тебя назовут собакой, ты вправе и разозлиться. Ломгуле надлежало бы быть почтительнее со старшим.

«А тебе что за дело?» — дерзко бросит пёс Филипе.

«Смотри-ка на него!» — хмыкнет Ломгула.

Как тут не хмыкнуть! Ты у него о здоровье справляешься, а он даже толком ответить не может.

«Старик ты, — махнёт хвостом Ломгула, — сердит стал не в меру».

«Сам ты старик! — окончательно теряя самообладание, прорычит пёс Филипе. — Убирайся отсюда!»

Тут, разумеется, Ломгула не выдерживает, кидается во двор к Филипе и рвёт в клочья шкуру его пса. Потом все набрасываются на меня:

«Что у тебя за пёс, почему он задрал пса Филипе, ведь тот его даже пе тронул!..»

Но посудите сами, разве я виноват? Просто такая уж у меня судьба.

…К калитке подошёл дедушка Филипе со своей жиденькой, как неуродившая нива, бородкой. И, чтобы никто не подумал, что он жадный, дал мне саженцы груш и яблок, а вдобавок ещё и слив, и абрикосов. И нож одолжил, и научил, как им работать.

Когда я с саженцами подходил к школьному участку, меня окликнул Зура:

— Обожди, у меня к тебе важное дело. — Нагнал и говорит — Сегодня Джимшер мне грозился: мол, это я во всём виноват. Он узнал, что Коки и Саргис хотят вроде бы к тебе в отряд.

— Передай Коки и Саргису, что люди они вольные и могут поступать, как хотят.

— Я-то им скажу, но если Джимшер поймает меня одного?..

— Да, с тобой он смелый — нашёл низкий плетень. Но я-то вам показал, чего он стоит на самом деле? Ладно, о нём сегодня поговорим… А ребятам скажи, что, если хотят поступить в наш отряд, пусть подают заявление.

— Заявление?! — поразился Зура.