Фантазм

Слава Богу, юноша вполне пришел в себя и понимал все сам, поэтому не спорил, не жаловался и не просил ни о чем — идеальный пациент. Хотя, может быть, он просто не хотел ни о чем говорить со своим неудавшимся возлюбленным.

Совсем. Ни как с врачом, ни как с единственной сиделкой, ни как с любимым человеком. Единственный раз, когда Фейран предпринял попытку объясниться, признаться, извиниться, наконец, — его остановил такой же твердый тон:

— Не надо!

Айсен отвернулся к стене и пролежал так остаток дня. Молча. Отвечая коротким движением головы, которым отказывался от еды. И только под вечер обратился к мужчине:

— Позови кого-нибудь. Мне нужно…

Больше Фейран не пытался: Айсен болен, не время выяснять отношения. Пусть и заметил, что прежде всего как врач, не потерпит вмешательство сомнительных помощников.

Что ж, в ясном сознании, юноша не желал знать его так же упорно, как и в беспамятстве! Он ограничивался односложными безличными обращениями или просьбами, отворачивался, прикрывая глаза, — Фейрану так и не удалось добиться от него подобной роскоши, — не отвечал, избегал прикосновений сверх необходимого минимума… Очевидно, мирясь с ними постольку, поскольку ухаживать за ним было действительно больше некому.

Дело было уже не в боли: положение вполне наладилось и стабилизировалось. Никаких грозных призраков больше не маячило у постели болящего, выздоровление обещало быть долгим и трудным, но сомнений в нем не осталось. Впервые за все эти изнурительные месяцы, начиная со дня ареста Айсена, Фейран смог вздохнуть спокойно: любимый жив, свободен и ему ничего не угрожает! Это было счастье — полное, абсолютное. Однако как и все, оно тоже имело оборотную сторону.

Обратная сторона обладала конкретным обликом и носила конкретное имя: Грие. С ним — юноша вел себя по-другому. Айсен отзывался по мере своих скудных сил, улыбался, как способен только он, оживляясь при появлении торговца. Будучи не в состоянии выносить участившиеся визиты, Фейран уходил, стоял у борта, не замечая погоды, думал.

Смешно и горько было вспоминать, как он привередничал не так уж давно! Воротил нос, перебирал: стоит ли уступать своей склонности, и достоин ли ее Айсен… Сейчас — душу бы отдал, не жалея, за один теплый взгляд в свою сторону! Испортив все, что можно и что нельзя, гордыня и самолюбие почили с чувством исполненного долга, оставив мужчину утешаться тем, что он еще необходим любимому хотя бы как лекарь. Отчаянно и жалко Фейран цеплялся за эту возможность: не выдерживал, возвращался, оправдывая себя тем, что Айсену могло что-нибудь потребоваться…

Запрещать посещения было уже поздно, все равно, что подписаться под капитуляцией. Оставлять их наедине было еще хуже, чем слушать предметом мебели, как балагурит довольный торговец. Он начинал уже тихо ненавидеть Ожье: хитрый мерзавец вел себя умно. Он пересказывал письмо Филиппа, расспросами вовлекая в разговор и Фейрана, весомо подчеркивал заслуги этого Фейрана — и как лекаря, и как «няньки» при лежачем… В общем, не позволил себе ни одного дурного слова о проигравшем сопернике, прямо таки лучась уверенностью.

Мужчину неодолимо тянуло свернуть неожиданному воздыхателю шею, но он держался: Айсен нездоров, не следует устраивать при нем разбирательства. И потом, проявление знакомого норова, который и без того достаточно наделал бед, наверняка оттолкнет юношу еще сильнее, хотя кажется дальше уж некуда…

Да и удобного повода сволочь купеческая не давала! Ожье только хитро поглядывал временами, — так, что становилось ясно, он прекрасно понимает, что именно творится с Фейраном. Скорее всего, лекарь забыл бы все же, что он лекарь, и сорвался бы…

Но его любимый мальчик на краткие мгновения оттаивал, пробуждался от своей апатии, и в глазах появлялись первые неуверенные искорки, наполнявшего их когда-то света. Это было одновременно мучительно и сладко, сердце замирало от радости, а дыхание пресекалось от боли: не с ним… не ему…

Подсознательно, Фейран ждал от Грие какого-нибудь подвоха, и тот не замедлил осуществиться, когда на горизонте показался порт.

— Мы в Фессе, малыш! — огласил Ожье.

Айсен прерывисто вздохнул, но выдавил улыбку. Фейрана — передернуло: одно он знал точно — никогда, даже в мыслях, даже случайно, он больше не назовет Айсена «малыш»!

— Слушай, — вдруг Грие переключился на него, — а сколько ты дома не был?

— Давно, — сдержанно констатировал Фейран.

— И в рабах у тебя старикан, которому на кладбище уже прогулы ставят.

Фейран пытался сообразить, к чему ведет торговец.

— Тебе ж парня даже положить не на что будет! — завершил таки свою мысль Грие, удачно пряча ухмылку. — Ты бы подождал пока? А я обо всем позабочусь.

Фейран молчал: не хотелось, ох, не хотелось, признавать великодушие соперника, принимать его помощь на глазах разочарованного юноши, унижаясь еще больше! Не хотелось признавать, что тот хоть чем-то может быть полезен…