Фантомная боль

— Почему ты никогда мне ничего не рассказываешь?

Ребекка сидела в машине с откидным верхом. Сейчас верх не был откинут. Она читала газету.

— Ты никогда ничего мне не рассказываешь. Я все должна вытягивать из тебя клещами. Я, черт побери, твоя жена и имею право знать, в чем дело.

— Как я могу сказать тебе, в чем дело, когда я сам этого не знаю? Как дела в психушке?

— Тебя это не касается. Почему ты мне раньше не сказал, что собираешься писать поваренную книгу? Почему ты никогда мне ничего не говоришь?

— Я собираюсь написать литературную поваренную книгу. Это будет сборник рецептов вперемежку с рассказами. Я еще должен подобрать для нее форму, например сентиментальный рассказ о штетле[4], а потом какой-нибудь рецепт. Я и сам пока ничего не знаю, понятия не имею.

— А что ты делаешь в Олбани, если тебе надо писать о польско-еврейской кухне? Ты можешь мне объяснить?

Ребекка помахала мне рукой. Я тоже помахал ей в ответ.

— Что я делаю в Олбани? Я ухожу от тебя.

— Что ты этим хочешь сказать? Ты уходишь от меня?

— То, что я сказал. Ухожу от тебя. Точнее я не могу это сформулировать.

— Можно спросить — почему? Идиот.

— Потому… Потому что мы сводим друг друга с ума. Как две собаки, посаженные на одну цепь.

— Выходит, ты считаешь, что мы похожи на двух собак?

— Иногда.

— Прекрати свои шутки. Чем ты занимаешься, Роберт?

— Уходом от тебя.

— В этом нет ничего нового. Ты этим занят уже тыщу лет. Звонил Дэвид.

— Что он сказал?

— Спрашивал, не заболел ли ты, все ли с тобой в порядке и не нужна ли тебе помощь.

— У Дэвида комплексы. Я пишу книги, а ему приходится писать о книгах. На его месте у меня тоже возникли бы комплексы. Что у него вообще есть в жизни? Только лишь его собака и несколько студентов. К тому же он не умеет вести себя за столом. Ты когда-нибудь видела, как он ест? Просто как свинья.

— Он волнуется за тебя.

— Собственно, развод — это всего-навсего негативная форма любви. Полюбил кого-нибудь на секунду или тебе вдруг показалось, что полюбил, и потом все время прощаешься с этим человеком, пытаешься от него уйти; и чем дольше длится прощание, тем сильнее, как мне кажется, была любовь. Жизнь — это, собственно, не что иное, как отвальное застолье. Что-то вроде «Было здорово, но теперь пора домой, немного поспать и перемыть посуду, накопившуюся за неделю». Понимаешь?

Я почувствовал, что у меня стало получаться. Хорошо бы все это запомнить.

— Роберт, ты немного не в себе, тебе надо лечь в больницу.

— Ты профи, я не собираюсь обсуждать с тобой твои критерии помещения в стационар, но со своим добрым советом ты опоздала. Год назад я бы еще согласился на больницу и два года назад тоже, но теперь уж — извини. Отныне я гений на полставки.

— Постарайся стать гением на полную ставку, Роберт, это облегчило бы всем жизнь. А пока что возвращайся домой.

— Не могу. Я взял напрокат машину.

— Меня не интересует, что ты там взял напрокат. Я не желаю знать, что ты там арендовал и в каких борделях побывал, я знаю только одно: ты никого не пускаешь в свою жизнь и уже много лет пытаешься выпроводить из своей жизни и меня тоже. Я обещаю тебе, что пройдет не так уж много времени — и у тебя это получится.

— Я не был в борделе. Я уже несколько лет не хожу по борделям. Еще я хотел сказать, что говорю сейчас из телефона-автомата; у меня времени в обрез, потому что я должен ехать дальше.

— Каждый раз, когда ты мне звонишь, ты куда-то немедленно уезжаешь. Зачем ты звонишь мне, если ты немедленно должен ехать дальше?

— Потому что я занят уходом от тебя. Я звоню, чтобы сказать тебе об этом. Дай мне время закончить.

— Что закончить?

— Закончить мой уход от тебя. А в отношении того, что ты только что сказала, ты права: я действительно никого не пускаю в свою жизнь. Это мой принцип.

— Я больна от твоих принципов.

— Ты можешь продиктовать телефоны людей, которые мне звонили?

— Роберт, ты не должен так со мной обращаться.

— А как я с тобой обращаюсь?

— Так, словно я твоя мать.

— Ты хуже, чем моя мать. Даже здесь, в Олбани, ты не оставляешь меня в покое.

— Как это я не оставляю тебя в покое? Это ведь ты мне звонишь!

— Звоню, чтобы поговорить, а не чтобы выслушать град упреков. Собственно, ты упрекаешь меня в том, что я вообще есть.

— Не выдумывай, Роберт.

— Если неправильно собрали книжный стеллаж, то виноват, конечно, я.

— Конечно, это ты виноват, потому что надо было лучше смотреть. Но ты, видите ли, опять был слишком занят своими дурацкими книгами.

— Поваренными книгами, а не дурацкими, все мои дурацкие книги уже в прошлом.

— Неважно. Ты был невнимателен.

— Вот это я и имел в виду: длинный нескончаемый град упреков. Если я хочу узнать о себе что-то плохое, мне не надо читать рецензию, достаточно просто позвонить своей жене. А теперь дай мне эти номера телефонов.

— Роберт, я не знаю, чем ты там занят, но я уверена: ты вернешься домой, как только проголодаешься.

— Мой отец тоже всегда так говорил.

— Прекрати сравнивать меня со своими сумасшедшими родителями.

Ребекка в машине погудела в клаксон. Я снова ей помахал. Она тоже мне помахала.