Фантомы

Но если бы полицейский ранил нападавшего – или даже двоих или троих – тремя выстрелами из своего служебного револьвера такого большого калибра, причем ранил так, что пули застряли в теле, а не прошли насквозь, то в комнате должны были остаться лужи крови. Но крови не было ни капли.

Озадаченная и сбитая с толку, Дженни вернулась к столу, где люминесцентная лампа на раздвижном штативе по-прежнему освещала открытый номер «Тайм». Здесь же лежал бронзовый полицейский знак, на котором стояло имя владельца: «СЕРЖАНТ ПОЛ ДЖ. ХЕНДЕРСОН». Вот здесь он и сидел, когда случилось… то, что случилось.

На этот раз уже твердо уверенная в том, что она услышит, Дженни сняла трубку стоявшего на столе телефона. Никакого гудка. Только свистящий электронный шум на линии, чем-то похожий на свист крыльев насекомых.

Как и тогда, в доме Сантини, ей показалось, что на линии она не одна.

Она бросила трубку – поспешно и очень резко.

Руки у нее дрожали.

На противоположной стене комнаты висели две доски для объявлений, около стены стояли фотокопировальное устройство, запертый сейф с оружием, полицейская радиостанция и телетайп. Дженни не знала, как пользоваться телетайпом. К тому же он молчал и казался неисправным. Но и радиостанция тоже не хотела работать. Она была явно включена, но лампочка индикатора не загоралась, динамик и микрофон не действовали. По-видимому, тот, кто убил полицейского, заодно вывел из строя телетайп и радиостанцию.

Повернувшись, чтобы выйти из «стойла», Дженни вдруг увидела, что Лизы в дверях нет. Сердце у нее упало, но тут она обнаружила, что Лиза присела рядом с телом Пола Хендерсона и внимательно разглядывает его.

Когда Дженни вышла из-за загородки, Лиза подняла голову и, показывая на сильно раздувшийся труп, сказала:

– Никогда не думала, что кожа может так растягиваться и не рваться. – Своим тоном и позой она старательно изображала хладнокровный научный интерес, отстраненность наблюдателя, наигранное равнодушие к ужасу всей этой сцены. Но глаза, мечущиеся из стороны в сторону, выдавали ее. Делая вид, будто ей все нипочем, Лиза поднялась и отвернулась от мертвого полицейского.

– Голубушка, почему ты не подождала у двери?

– Мне стало стыдно, что я такая трусиха.

– Послушай, сестричка, я же тебе говорила…

– Я хочу сказать, я действительно боюсь, что с нами что-нибудь случится здесь, в Сноуфилде. Что-нибудь очень плохое и прямо сегодня, в любую минуту. Возможно, что-то действительно ужасное. Но мне за мой страх не стыдно, потому что он ведь совершенно естественный… после всего, что мы сегодня здесь увидели. А вот что я испугалась мертвого полицейского – это уже совсем по-детски.

Лиза замолчала, но и Дженни не проговорила ни слова. Девочке явно необходимо было выговориться, и она сказала еще далеко не все, что у нее накопилось.

– Он ведь мертвый. Он не может причинить мне никакого вреда. Его нечего бояться. Нельзя поддаваться иррациональным страхам. Это глупо, неправильно, и это проявление слабости. Человек должен уметь противостоять таким страхам. – Лиза говорила так, словно убеждала кого-то. – С ними можно справиться, только если противостоять им. Вот я и решила противостоять этому. – Кивком она показала на лежащий у ее ног труп.

«Какое у нее страдание в глазах», – подумала Дженни.

Дело было не только во всем том, что обрушилось на девочку в Сноуфилде. Она еще очень хорошо помнила тот солнечный, жаркий июльский день, когда, придя домой, обнаружила свою мать умершей от удара. И сегодняшние события заставили ее вспомнить это и заново пережить все, что было пережито тогда. Заставили резко, внезапно, грубо.

– Я уже в порядке, – сказала Лиза. – Я все еще боюсь того, что может случиться с нами. Но я уже не боюсь его. – Она глянула вниз, на труп, как бы доказывая верность сказанного, но тут же подняла взгляд и посмотрела прямо в глаза Дженни.

– Видишь? Ты уже можешь на меня положиться. Больше я не расклеюсь.

Дженни вдруг впервые осознала, что стала для Лизы примером. Выражением глаз и лица, тоном, жестами Лиза уже бессчетное количество раз, сама не сознавая того, высказала свое уважение к Дженни и восхищение ею; уважение и восхищение гораздо большие, чем сама Дженни могла бы предположить. Не прибегая для этого к словам, девочка высказала Дженни нечто глубоко ее тронувшее: «Я тебя люблю; но больше того, ты мне нравишься; я горжусь тобой; по-моему, ты просто потрясающая сестра; и если ты будешь со мной терпелива, я добьюсь того, что ты тоже сможешь мною гордиться и будешь счастлива, что у тебя такая младшая сестренка».

Столь видное место в мире Лизиных авторитетов явилось для Дженни полной неожиданностью. Из-за разницы в возрасте и еще потому, что она почти не бывала дома с тех пор, как Лизе исполнилось два года, Дженни казалось, что она должна быть для девочки практически посторонним человеком. Новая грань их взаимоотношений и польстила Дженни, и заставила ее почувствовать признательность к сестре.

– Я и так знаю, что могу на тебя положиться, – заверила она девочку. – Ничего иного я и не думала.

Лиза застенчиво улыбнулась.