Фантомы мозга

Идеи, которые мы обсуждали до сих пор, помогают объяснить биологические функции и возможное эволюционное происхождение юмора, смеха и улыбки, но они по-прежнему оставляют открытым вопрос о том, какими могут быть лежащие в их основе нейронные механизмы. Как насчет Уилли, который начал хихикать на похоронах матери, и Рут, которая умерла от смеха? Их странное поведение предполагает существование специализированной «нейронной цепи смеха», обнаруживаемой главным образом в частях лимбической системы и ее мишенях в лобных долях. Учитывая хорошо известную роль лимбической системы в продуцировании ориентировочной реакции на потенциальную угрозу или тревогу, неудивительно, что она также задействована и в прерванной ориентировочной реакции на ложную тревогу — смехе. Некоторые части этой цепи управляют эмоциями (например, чувством веселья, которое сопровождает смех), тогда как другие участвуют в самом физическом акте смеха, хотя в настоящее время мы не знаем, какие части что делают.

Впрочем, существует одно любопытное неврологическое расстройство — болевая асимболия, — которое дает кое-какое представление о неврологических структурах, лежащих в основе смеха. Пациенты с болевой асимболией не регистрируют боль, когда их палец колют острой иглой. Вместо того чтобы сказать: «Ой!», они говорят: «Доктор, я чувствую боль, но мне не больно». По-видимому, такие люди не чувствительны к аверсивному эмоциональному воздействию боли. И, как ни странно, я заметил, что многие из них в самом деле начинают хихикать, как будто их щекочут, а не колют. Например, в больнице в Мадрасе, Индия, я недавно обследовал школьную учительницу, которая призналась, что мои уколы, которые я был вынужден сделать в рамках обычного неврологического обследования, показались ей невероятно смешными — хотя она и не могла объяснить почему.

Болевая асимболия заинтересовала меня главным образом потому, что она обеспечивает дополнительную поддержку эволюционной теории смеха, которую я предложил в этой главе. Данный синдром чаще всего наблюдается при повреждении так называемой островковой доли — структуры, спрятанной в углублении между теменной и височной долями (и тесно связанной со структурами, которые были поражены у Уилли и Рут). Островковая доля получает сенсорные сигналы, в том числе болевые, от кожи и внутренних органов, и сообщается с частями лимбической системы (например, поясной извилиной), в результате чего человек начинает испытывать сильную аверсивную реакцию — агонию — боли. Теперь представьте, что произойдет, если в результате некоего повреждения островковая доля утратит связь с поясной извилиной. Одна часть мозга человека (островковая доля) говорит ему: «Здесь есть что-то болезненное, потенциальная угроза». Долю секунды спустя другая часть (поясная извилина лимбической системы) возражает: «О, не беспокойся, никакая это не угроза». Таким образом, два ключевых компонента — угроза, сопровождаемая дефляцией, — присутствуют одновременно, а потому единственный способ, каким пациент может разрешить данный парадокс — это засмеяться, как и предсказывает моя теория.

Та же цепочка рассуждений может объяснить, почему люди смеются, когда их щекочут[128]. Вы подходите к ребенку и угрожающе протягиваете к нему руку. Ребенок думает: «Он хочет ударить меня или толкнуть?» Но нет, ваши пальцы легонько касаются его живота. Опять же, в данном случае присутствуют оба главных ингредиента — угроза, за которой следует дефляция, — и ребенок смеется, как бы сообщая другим детям: «Он не хочет никого обидеть, он только играет!» Это, кстати, может быть хорошей тренировкой внутренней игры ума, необходимой для взрослого юмора. Другими словами, то, что мы называем «изощренным когнитивным» юмором, имеет такую же логическую форму, как щекотка и, следовательно, эксплуатирует те же нейронные цепи — детектор «угрожающего, но безвредного», который задействует островковую долю, поясную извилину и другие части лимбической системы. В эволюции психических и физических свойств подобное кооптирование механизмов является скорее правилом, а не исключением (хотя в данном случае кооптирование происходит для близкой функции более высокого уровня, а не для совершенно иной функции).