Фарамунд

Можно было ехать дальше, это теперь его село, будут платить ему за покровительство и защиту, но он все придерживал коня. Так беззащитно выглядят эти франки! Трудно поверить, что вытеснили с этих земель римские гарнизоны. Вообще-то здесь Галлия, а сами галлы, некогда покоренные могучим Римом, держатся тише воды, ниже травы. Вторгшимся франкам пришлось сражаться не сколько с ними, сколько с Римом... да и не с Римом даже, а теми племенами франков, что служили Риму, защищали его верно и отважно...

Вон в том дальнем строении, что примыкает к главному, вместе с людьми содержат и скот. В основном, коровы, а также овцы и свиньи. Там же спят рабы, если они есть, вместе с хозяином деля хлеб и кров.

— И все-таки, — сказал он вслух, чтобы понять свои сомнения, — все-таки... эти франки напирают на Рим, опрокидывают его заслоны, рушат! В чем-то сила франков... или же... странная слабость Рима?

Издали донесся крик. В его сторону несся молодой воин из отряда Занигда. Фарамунд ощутил недоброе. Воин еще издали орал и размахивал руками. Конь под Фарамундом качнулся, земля понеслась под брюхом, копыта застучали часто, с холма нестись можно как птица...

— Села отказались! — прокричал воин.

— Что отказались?

— Заявили... что не будут платить!.. Не признают перехода коммендаций!..

Фарамунд стиснул челюсти. В голову ударил гнев.

— И что они хотят? Остаться без защиты?

— Они сказали, что примут покровительство Назгукла. Это хозяин крупного бурга, что на той стороне реки. У него таких деревень, как грязи!..

Фарамунд, не говоря ни слова, пустил коня обратно к бургу. Рим подождет, есть дела поважнее. Дела жизни и смерти.

Утро встало страшное, затянутое дымом. Вместо непокорной деревни остались черные груды дотлевающих бревен. Земля почернела, укрытая пеплом и золой. В воздухе витал сладковатый запах горелой плоти. Многие трупы либо сгорели целиком, либо обгорели до неузнаваемости. То там, то здесь взлетали серые облачка легкого пепла: люди искали среди догорающих деревяшек хоть что-то из имущества.

Люди Фарамунда ушли, оставив пепелище. И хотя их самих потрепали, погиб даже Занигд с частью своих людей, зато страшная слава помчалась впереди. Уходили с дороги мелкие отряды, а в деревнях, где не могли убежать с домами в леса, выходили навстречу и становились на колени. Этих Фарамунд велел щадить, заявлял, что берет под защиту.

Конный отряд, посланный Назгуклом, остановился на том берегу. Оттуда видели сгоревшую деревню, как и готовых к бою людей Фарамунда. Те расположили лучников на берегу в три ряда. Здесь удобный брод, но по пояс в воде не помчишься в бой, а лучники хладнокровно перебьют половину отряда еще в воде...

Фарамунд приглашающе помахал мечом:

— Эй, что заснули?

Вожак отряда похлопал по рукояти меча, привстал на стременах, крикнул зычно:

— А ты это видел?

— Нет, — крикнул Фарамунд весело. — Иди сюда, посмотрю!

Вожак вытащил меч, поиграл в воздухе:

— Иди ты сюда.

— Зачем? — удивился Фарамунд. — Нам и здесь хорошо. Это вы спешили сюда, да что-то передумали, да?.. Или опоздали?

Всадник дважды взмахнул мечом, словно рассекал чью-то голову. Остальные смотрели угрюмо, но без вражды. Похоже, никто вброд не отважится. Тем более что, в самом деле, опоздали.

— Тебе это не сойдет, — крикнул всадник. — Не только наш хозяин, все выступят и сомнут тебя, хищный волк! Никто не смеет губить овец, которых стрижем.

— Эти овцы брыкались, — ответил Фарамунд как можно небрежнее. — Возвращайся и передай своему хозяину, что я не претендую на его села. На те, что по ту сторону реки. Но по эту — стригу я! Если же он полезет сюда... то у него будут неприятности.

— Какие? — спросил всадник угрюмо.

— Просто неприятности, — повторил Фарамунд. — Так и скажи.

Он повернулся, медленно пустил коня от реки. Неизвестная неприятность пугает больше, чем определенная.

В левом боку закололо. Боль, словно кто-то нанес ему рану изнутри, пошла по всей грудной клетке, а в сердце вонзила острые зубки. Он чувствовал, как глаза защипало, с недоумением и страхом понял, что мир расплывается и двоится. Он плачет, как слабая женщина, как плачут дети! Но если женщины и дети плачем облегчают горе, то его странная горечь и тоска не оставляли грудь, а растекались по всему телу, пропитывая его ядом.

Лютеция! Все это для тебя делается, только для тебя. Но с каждым шагом он как будто отдаляется от нее.

Утром он поднялся, рывком сбросив медвежью шкуру, холодный воздух сразу охватил теплое тело. Сонный, он дотащился до бочки с водой, поверхность какая-то странная, и лишь когда пальцы наткнулись на твердую поверхность, сообразил, что вода покрылась корочкой льда.

Кулак проломил с такой силой, что струи выплеснулись едва ли не до потолка. Он зарычал, холодная вода мгновенно напомнила, что он — вождь, что находится в своей крепости, и что в этих северных краях даже среди лета бывают ночные заморозки, когда только днем воздух прогревается по-летнему.