Фарамунд

Фарамунд искоса посматривал наверх, стараясь уловить появление Лютеции. Вздрогнул от громкого голоса. Тревор смотрел исподлобья, ждал ответа.

— Крепость, которую построил Лаурс, — заявил Фарамунд. — побольше этой! И защищена надежнее. К тому же я думаю укрепить ее еще... Да, основательнее. Потому я приехал, чтобы... чтобы пригласить господ Тревора и Редьярда... с их людьми... в мою крепость!

Во дворе громко ахнули. Всюду, куда он смотрел, видел раскрытые рты. Свен выпучил глаза, побагровел. Тревор отшатнулся, впился глазами в этого странного человека на рослом жеребце.

— Зачем? — спросил он в упор.

— Вам там будет защищеннее, — ответил он. Спохватился, добавил торопливо, — Не вам, а госпоже Лютеции. Сейчас очень неспокойное время!

Фарамунд чувствовал на себе взгляды как своих людей, так и всей челяди Свена, и его воинов. Колко и неприязненно смотрел красавец Редьярд. Тревор нахмурился, сказал с колебанием в голосе:

— Надо узнать и мнение самой госпожи Лютеции.

Все чувства Фарамунда были обострены, он чувствовал малейшее движение воздуха, словно сидел с содранной кожей. Глаза его замечали искорки на крыльях пролетевшей над конюшней стрекозы, а в голосе старого воина с удивлением уловил нотку сомнения.

Он ощутил ее приближение задолго до того, как Лютеция подошла к краю перил. Он чувствовал, как она открыла дверь, это на том конце галереи, потом ноздри уловили ее запах... или тень запаха, что усиливался, до тех пор, пока у перил не возникла ее легкая фигура.

Сердце его заколотилось, а в груди возникла сладкая боль.

— Госпожа, — сказал он. Сердце заколотилось с такой силой, что в виски стрельнуло. Мир покачнулся, в душе кольнуло ужасом, что сейчас свалится с коня, как пугливый ребенок. — О, госпожа...

— Не надо повторять, — прозвучал ее нежный голос. — Я слышала все.

— Госпожа...

Ему не хватало слов, он задыхался. Кровь бросилась в голову. Он чувствовал, что щеки полыхают, уже все лицо залило красным, горячая тяжелая кровь прилила даже к шее, а уши раскалились.

Лютеция стояла ровно, на перила лишь слегка опустила кончики пальцев. Голос ее звучал так же нежно, спокойно, но теперь он вспомнил, что так же приветливо она разговаривала с любым челядинцем.

— Мы приняли покровительство благородного Свена, — произнесла она спокойно. — И мы пребудет под его защитой, пока не выясним, где сейчас наша родня.

Фарамунд вспыхнул:

— Эта крепость охраняется хуже, чем охранял свою Лаурс!

— Но вряд ли в окрестных лесах есть еще разбойники, — сказала она все тем же ровным голосом, — способные захватить крепость.

Он не знал, было это похвалой или оскорблением, да и не важно, он слушал музыку ее голоса, упивался ее ангельским обликом, но в груди что-то рвалось болезненно и страшно.

— Других нет, — поспешил он заверить. — Других нет!

— Тогда мы останемся, — сообщила она. — Тем не менее... благодарю. Дядя, поблагодари!

Она сказала таким тоном, словно дядя должен был вытащить монетку и великодушно бросить ему, совсем недавно вывозившему навоз из конюшни. А он, если не поймает на лету, бросится за нею и, разгребая пыль, отыщет, осчастливленный, тут же помчится пропивать...

Тревор что-то проворчал, а Лютеция одарила всех царственным взором, перевела взгляд на крыши дома напротив, только они ей вровень, и, уже потеряв интерес, повернулась, исчезла.

Фарамунд сидел в седле как оплеванный. То, что Лютеция ушла, повергло в отчаяние, а злорадные взгляды этих... этого двуногого скота... этой сволочи... этого мяса для воронья...

Он поднял голову, все содрогнулись от его облика. Переход от стыдящегося к почерневшему от гнева был молниеносен и страшен. Глаза свернули, как пожар в ночи, губы подрагивают в бешенстве, а грудь уже раздувается для яростного крика, после которого его люди бросятся рубить и жечь...

— Хорошо же, — выдавил он страшным свистящим голосом, и всем показалось, что из почерневшего от ярости рта вырвался короткий язык огня, словно из пасти дракона, — я уезжаю!.. Но попомните же...

Он развернул коня. Свен крикнул вдогонку:

— Вы мне угрожаете, голодранцы?

Дикая ослепляющая ярость ударила в голову. Он заскрипел зубами от неистового желания выхватить меч и всех здесь посечь на куски, бросить окровавленные туши под ноги коню. А его закованные в доспехи люди без труда одолеют этих неповоротливых и сонных увальней Свена, хотя их здесь вдесятеро больше.

Не давая сказать себе ни слова, он пришпорил коня. Народ в страхе бросался к стенам. Они пронеслись как грохочущая лавина, уже в виду ворот кого-то стоптали копытами, Всадники держались сзади, никто не смел приблизиться.

От бешенства его раскачивало в седле, в мозгу горячечной чередой проносились сладостные картины, как он рубит, колет, расшибает голову Свену и всем в его замке, а Лютеция, наконец, понимает, от какого сказочного предложения отказалась, что никто и никогда для нее вот так не бросит душу под ее ноги, под ее изящные ступни, не падет ниц, не разорвет грудь собственными руками, чтобы она узрела его пылающее любовью к ней сердце, самое пылкое и преданное...