Фарамунд

Этот городок, думал он напряженно, и от этой мысли волосы поднимались дыбом, находится в Галлии, на земле галлов, которую сейчас затопили племена франков. Островок во враждебном море! И все же здесь богатство и роскошь римлян бросаются в глаза... А что же тогда, что в самом Риме? Какие же горы злата там? Какие статуи возвышаются над самым главным из всех городов мира?

Нарядные горожане разгуливали парами и группками, беседовали. На Фарамунда и Громыхало поглядывали с благожелательным любопытством, как на огромных диких зверей.

Так вот почему их не побили, не захватили их город, не сожгли! Римляне не враждебны! Может быть, когда-то, когда явились впервые, они и шли с огнем и мечом, но сейчас на всех смотрят, как на младшую родню. Бедную родню, неразвитую, ничего не умеющую, но все же не враждебную. А франки в ответ... на то и франки, тоже не бросаются оскорблено бить и крушить все подряд. В этом сила нынешних римлян. Они умнее, они многое повидали, многое знают... неизмеримо больше знают! И они готовы этим щедро делиться.

Да только надо ли мне, чтобы со мной делились, мелькнуло в голове злое. Почему я должен оримляниваться? Почему должен становиться таким же кругленьким и сытеньким?

На городской площади под одобрительные выкрики двое римлян... или, скорее, федератов, раздели толстую молодую женщину, показывали, что можно с нею проделывать по-сарацински, по-египетски, а вот как пользуют женщин тупые лангобарды...

Народ ржал, женщина хохотала, ее молодое белое тело бесстыдно колыхалось. К двум легионерам пытался пристроиться горожанин в богатой одежде, не получалось, тогда он, распаленный, сорвал с пояса кошель и торопливо достал горсть монет.

Фарамунд не стал досматривать, прошел вдоль каменных домов. Ноги и здесь ступали по широким плитам. Голова кружилась от недоумения: даже площадь, простую городскую площадь замостили камнями! Да не просто замостили, а обтесали, выровняли, подогнали — лезвие ножа не просунуть между плитами. Ходишь, как по дворцу! А что же у них в домах?

Сзади раздались крики. Он оглянулся, инстинктивно шаря по поясу, где в ладонь должна скользнуть рукоять меча. Пальцы ощутили пустоту, но на площади, где прилюдно развлекались с женщиной, на огромную бочку взобрался и встал в красивую позу, тучный человек в тоге. Ему орали, хлопали в ладоши, кто-то швырнул цветы.

Громыхало тянул дальше, ему жаждалось на базар, но Фарамунд придержал, заинтересовавшись. А человек поворачивался перед толпой, воздевал руки, потрясал ими, ему кричали восторженно, он поклонился с достоинством и, откинув гордо голову, прокричал:

— Квириты!.. Достойные граждане великой империи римлян! Доколе будем терпеть засилье варваров?.. Они же недочеловеки!.. Наш префект идет у них на поводу, стесняет наши свободы!.. Права человека ущемлены! Он посмел запретить храмовую проституцию, так как это оскорбляет чувства варваров... но что нам варвары?.. Мы вольны совокупляться как в храме, так и на улицах!.. Как с женщинами, так и с животными, ибо все мы — дети великого Зевса! Он сам в виде быка покрыл Непеду, в облике жеребца — Шедулу, а лебедем — Леду!..

Народ на улице заорал одобрительно:

— Верно! Верно говоришь!

— Правильно!

— Вернуть права человека!

— Вернуть права граждан!

— Да погибнет мир, но пусть свершится справедливость!

Оратор перевел дух, закричал громко и пронзительно, ибо подходили еще заинтересовавшиеся, надо докричаться до всех:

— Все, что естественно, не позорно!.. А наш префект в угоду варварам пытается... да-да пытается!.. Честь — это выдумка варваров!.. Самое ценное у человека — его жизнь, только цивилизованные народы знают ее высшую цену!.. А для спасения жизни ничего не жалко отдать или потерять. Пусть префект сам берет оружие и защищает врата крепости!.. Для цивилизованного римлянина нет такого понятия, как трусость. Трус... он остается жить! Потом он приходит к жене погибшего героя, тащит ее в постель, пользует ее и ее детей, их коз и собаку!.. Это для тупых варваров он трус, а мы, просвещенный и мудрый народ, называем его правильно: благоразумным, мудрым, впередглядящим!.. Так не будем же уподобляться варварам, как хочет префект!.. Если варвары придут, то пусть берут крепость. Лучше жить на коленях, чем умереть стоя!

Фарамунд ощутил странное головокружение. В груди нарастало смятение. Оратор говорит отвратительные вещи, но говорит... правильно. В войнах всегда гибнут лучшие, а трусы... трусы обычно выживают. И хотя их изгоняют свои же сородичи, но все же трус остается жить, он ходит по земле, ест жареное мясо, ласкает женщин, ему светит солнце, поют птицы...

По коже пробежали отвратительные мурашки. Что-то было отвратительное в этих правильных мыслях, что-то глубоко порочное, мертвящее, а не спасающее, он не понимал, но шерсть встала на загривке дыбом, из горла вырвалось звериное рычание.

Громыхало упорно тащил к рынку. Там, по его словам, столько всего, что глаза разбегаются. Фарамунд, у которого глаза и так разбегались, уперся.

— Погоди, — попросил он. — Дай понять...

— Да что понимать? Вон на рынке...