Фарамунд

— Рекс, тебя слишком сильно по голове... Любому дубу понятно, что это ж великан!

Фарамунд кивнул. Да, конечно. За то, что великан. Глупые вопросы задает их вождь, странные. Словно тот давнишний удар по голове что-то нарушил. Понятно же, что раз великан — этого уже достаточно. Безобидный народец холмов и то истребляют так, словно это самые лютые враги на свете...

Глава 22

Унгардлик рвался разрубить великана на части, взять с собой голову. Фарамунд скривился, махнул рукой: как хотите, его рука уже нетерпеливо дернула повод, конь пошел рысью.

Болотистая земля сменилась лесной, по сторонам замелькали деревья. Чавкающий стук копыт стал сухим, уверенным.

Когда впереди в сером тумане проступили высокие каменные стены, он вздрогнул, приходя в себя, оглянулся.

Преданные Рикигур и Фюстель, не спускали с него глаз. Рикигур сказал торопливо:

— Римбург, рекс!.. Мы приехали в Римбург.

За их спинами всадники негромко переговаривались. На некоторых доспехи были посечены, и, как показалось Фарамунду, трети отряда недоставало.

— Кого-то встретили?

— Пару шаек разбойников, — ответил Рикигур поспешно. — Не беспокойся, рекс! Их там же и оставили, где захватили... А из наших только несколько человек... поцарапаны стрелами.

Фарамунд кивнул, конь направился к городским воротам. Да, в лесах, куда еще не добираются проходящие в сторону юга орды готов, герулов, лангобардов, вандалов — укрываются тысячи и тысячи простых и знатных людей вместе со скотом и скарбом. Мелкие лесные села и деревни переполнены народом, доведенным до отчаяния постоянными переездами с места на место под натиском чужих племен.

В городах и бургах, тем более, не могли укрыть всех, и беглецы, обреченные на голодную смерть, нападают поодиночке и отрядами, отнимают хлеб, скот, гибнут, но такая смерть все же лучше умирания от голода.

Голод косил некогда богатые края. Вымирали деревни, а волчьи стаи, объев трупы погибших от голода прямо на дорогах, ходили по улицам, вламывались в дома, нападали от отощавших хозяев, неспособных уже поднять даже палку.

Волков стало много, все уродились необычайно крупные, лобастые, а когда такой волк смотрел на человека, у того отнимались руки и холодело сердце. Волчий вой теперь доносился не только из леса, но даже из деревень: иная волчья стая безбоязненно оставалась на ночь.

— Что делать? — шепнули его губы. — Я сам не знаю, что делать...

Здание, в котором жил префект, был не столько бургом-крепостью, сколько дворцом. Римляне строили на века: немыслимой толщины стены поднимались едва ли не до облаков, закопченных поперечных балок со свивающими космами паутины не видно, нет и привычной дыры в крыше, куда уходит дым из очага...

Да вместо самого очага в середине зала, здесь настоящий камин. Даже два, второй на той стороне зала, чуть поменьше, но тоже огорожен ажурной металлической решеткой, а сама стена облицована керамической плиткой.

Его запачканные грязью сапоги ступали не по гнилой соломе, пахнущей мочой собак... да и людей тоже, а по непривычно мягким цветным коврам.

Рикигур пробежал наверх, Фарамунд представил себе, как этот верный страж рыщет сейчас по коридорам и комнатам, проверяет: не спрятался ли кто с недобрым умыслом, невольно улыбнулся. Да пусть убивают. Ему жизнь уже опротивела...

Фюстель тоже исчез, обшаривает первый этаж. Челядины поспешно разожгли очаг, принесли воды, сняли с повелителя одежды.

Фарамунд позволил себя усадить в широкую римскую ванну. Его терли, скоблили, он даже не обратил внимания: женские руки или мужские, угрюмо и отстранено думал, что Рим слишком огромен и силен, чтобы рухнуть в одночасье, как рушились некогда великие державы, потрясавшие вселенные: Персидская, Македонская, Египетская, но все же Рим рушится. Римская мощь тает, как весенний снег. На замену убитому франку тут же встают двое отважных бойцов, а если падут эти двое — то на их места с ликованием прыгают сразу четверо героев, готовые жить и умереть за величие своего племени. Однако на смену павшему римлянину уже давно не встает римлянин. В лучшем случае — франк, гот или гепид, взявшийся защищать Рим...

Светильник сильно коптил, по комнате плыла мерзкая вонь рыбьего жира. Он поморщился, дух Свена, который не только вышел из моря, но и сохранил привычки хозяина — бессмертен: ведь бараний жир не дороже рыбьего, но не коптит, и нет этого смрада.

— Я люблю тебя! — прошептали его губы. — Я умру без тебя! Я должен видеть тебя... или хотя бы постоянно знать, что ты есть... потому что я хочу жить для тебя и заботиться о тебе!

Ощутил неладное. Две девки перестали тереть ему спину, а третья, уже полуголая и в мокрой одежде, замерла с ведром воды. Глаза у всех были выпученные, как у безобразных жаб.

Вылез, расплескивая воду. Ему пугливо подали полотенце. Лица испуганные: если хозяин заговаривается, значит — видит духов. А это не к добру. Скоро и сам к ним отправится...