Фараон

– Не пугайся, – ответил он, – я показываю тебе только, что делала та статуя с писцом.

«Вдруг задрожала земля, дворец исчез, исчезли собаки, лошади и рабы, холм, покрытый виноградником, превратился в голую скалу, оливковые деревья – в тернии, а пшеница – в песок…

Писец, очнувшись в объятиях любимой, понял, что он такой же нищий, каким был вчера, когда шел по дороге. Но он не пожалел о своем богатстве. У него была женщина, которая любила его и ласкала…»

– Значит, все исчезло, а она осталась? – наивно воскликнула Кама.

– Милосердный Амон оставил ее ему в утешение, – ответил Рамсес.

– О, Амон милостив только к писцам! Но каков же смысл этого рассказа?

– Угадай. Ты ведь слышала, от чего отказался бедный писец за поцелуй женщины.

– Но от трона он бы не отказался!

– Кто знает! Если бы его очень просили об этом… – страстно прошептал Рамсес.

– О нет! – воскликнула Кама, вырываясь из его объятий. – От трона пусть он не отказывается, иначе что останется от его обещаний Финикии?

Они долго-долго глядели друг другу в глаза. И вдруг Рамсес почувствовал, как у него защемило сердце и угасла в нем любовь к Каме: не страсть – страсть осталась, – а уважение, доверие.

«Удивительные эти финикиянки, – подумал наследник, – их можно любить, но верить им нельзя».

Какая-то усталость овладела им, и он простился с Камой. Он поглядел вокруг, словно ему трудно было расстаться с этой комнатой, и, уходя, подумал:

«А все-таки ты будешь моей, и финикийские боги не убьют тебя, если им дороги их храмы и жрецы».

Не успел Рамсес покинуть дом Камы, как к ней вбежал молодой грек, поразительно на него похожий. Лицо его было искажено яростью.

– Ликон?… – в испуге вскрикнула Кама. – Зачем ты здесь?

– Подлая гадина! – закричал грек. – Не прошло и месяца, как ты клялась, что любишь меня и убежишь со мною в Грецию, и уже бросаешься на шею другому.

– Сумасшедший ревнивец! Ты еще убьешь меня…

– Конечно, убью тебя, а не твою каменную богиню. Задушу вот этими руками, если станешь любовницей.

– Чьей?

– Как будто я знаю. Наверное, общих: того старика, ассирийца, и царевича; я разобью его каменный лоб, если он будет здесь шататься. Царевич! Все египетские девушки к его услугам, а ему понадобилась жрица. Жрица для жрецов, а не для чужих…

Но Кама уже пришла в себя.

– А разве ты не чужой? – спросила она надменно.

– Змея! – снова вспыхнул грек. – Я не чужой, потому что служу вашим богам. И сколько раз мое сходство с египетским наследником помогало вам обманывать азиатов и уверять их, что он исповедует вашу веру!

– Тише, тише! – шептала жрица, рукой зажимая ему рот.

– Слушай, Кама, – на днях в Себеннитскую бухту войдет греческий корабль под управлением моего брата. Постарайся, чтобы верховный жрец отправил тебя в Бутто. Оттуда мы убежим на север, в Грецию, в пустынное место, где еще не ступала нога финикиянина.

– Они доберутся и до него, если я скроюсь туда, – сказала Кама.

– Пусть хоть один волос упадет с твоей головы, – прошипел в бешенстве грек, – и я клянусь, что Дагон… что все здешние финикияне отдадут за него свои головы или издохнут в каменоломнях! Тогда узнают, на что способен грек!

– А я говорю тебе, – ответила жрица, – что, пока я не накоплю двадцати талантов, я не двинусь отсюда. А у меня всего восемь.

– Где же ты возьмешь остальные?

– Мне дадут Саргон и наместник.

– Если Саргон, – согласен, но от наследника я не желаю!

– Какой ты глупый! Разве ты не понимаешь, почему этот молокосос мне немного нравится? Он напоминает тебя…

Это замечание совсем успокоило грека.

– Ну-ну, – ворчал он, – я понимаю, что когда перед женщиной выбор: наследник престола или такой певец, как я, то мне нечего бояться. Но я ревнив и горяч и потому прошу тебя держать своего царевича подальше.

И, поцеловав Каму, юноша выбежал из павильона и скрылся в темном саду.

– Жалкий паяц, – прошептала жрица, погрозив ему вслед, – ты можешь быть только рабом, услаждающим мой слух песнями.

Глава X

Когда на следующее утро Рамсес пришел навестить сына, он застал Сарру в слезах. На вопрос о причине ее горя она сначала ответила, что ничего не случилось, что ей только грустно, но потом с плачем упала к ногам Рамсеса.

– Господин мой! – сказала она. – Я знаю, что ты меня больше не любишь, но береги по крайней мере себя.

– Кто сказал, что я разлюбил тебя? – удивился Рамсес.

– Ты взял в дом трех новых девушек знатного рода…

– А-а… вот в чем дело!..

– А теперь подвергаешь себя опасности ради четвертой… коварной финикиянки.

Рамсес смутился. Откуда Сарра могла узнать о Каме и о том, что она коварна?…

– Как пыль проникает в сундуки, так злая молва врывается в самый мирный дом, – сказал Рамсес. – Кто же сказал тебе про финикиянку?

– Разве я знаю? Ворожея и мое сердце.

– Значит, тут замешана и гадалка?

– Да, мне было страшное предсказание. Одна старая жрица видела – должно быть, в хрустальном шаре, – что все мы погибнем из-за финикиянки – по крайней мере, я… и мой сын, – рыдая, призналась Сарра.

– Ты веришь в единого Яхве и вдруг испугалась сказок какой-то старухи, быть может, интриганки? Где же твой великий бог?