Фараон

Ментесуфис оторопел, но вдруг хлопнул себя по лбу и тоже расхохотался.

– Подумай только, царевич, как я недогадлив и до чего не искушен в политике. Ведь я и не сообразил, что Саргон, шатающийся ночью у дома подозрительной женщины, уже не посол, а частное лицо! Но как бы там ни было, – прибавил он, – вышло нехорошо. Саргон еще, пожалуй, на нас обидится.

– Жрец, жрец! – воскликнул царевич, качая головой – Ты забываешь то, что гораздо важнее: Египту не подобает не только пугаться, но и вообще придавать какое-либо значение дружбе или неприязни Саргона и даже самого Ассара.

Ментесуфис был так смущен разумными замечаниями царственного юноши, что только кланялся и бормотал:

– Боги одарили тебя, царевич, мудростью верховных жрецов – да будут благословенны их имена! Я уже хотел отдать приказ, чтобы этих молодчиков разыскали и судили, но лучше послушаюсь твоего совета, ибо ты мудрец из мудрецов. А теперь скажи, что делать с Саргоном и этими буянами?

– Отложим это до утра, – ответил Рамсес. – Ты как жрец должен знать, что сон, который посылают нам боги, приносит часто добрый совет.

– А если я и до завтра ничего не придумаю? – спрашивал жрец.

– Во всяком случае, я навещу Саргона и постараюсь изгладить из его памяти это пустяковое приключение, – ответил наместник.

Жрец почтительно простился с царевичем. Возвращаясь домой, он думал:

«Ручаюсь головой, что царевич к этому не причастен. Он и сам не бил и других не подстрекал. Видно, даже не знал об этом. Кто так хладнокровно и разумно судит о преступлении, тот не может быть его соучастником. А в таком случае надо начать следствие и, если этот лохматый варвар не успокоится, отдать озорников под суд. Вот тебе и договор о дружбе! Началось с того, что оскорбили посла!»

На следующий день великолепный Саргон лежал до полудня на войлочной подстилке, что, впрочем, случалось с ним довольно часто, то есть после каждой попойки. Рядом с ним на низком диване сидел благочестивый Издубар и, воздев глаза к потолку, шептал молитву.

– Издубар, – сказал со вздохом вельможа. – Ты уверен, что никто из наших придворных не знает о происшествии со мной?

– Кто может звать, когда никто этого не видел?

– А египтяне? – простонал Саргон.

– Из египтян знают только Ментесуфис и наместник да те негодяи, которые, наверно, долго будут помнить твои кулаки…

– Да, пожалуй… Но мне кажется, что среди них был царевич, и нос у него разбит, если не сломан…

– Нос у наследника цел, его там не было, могу тебя уверить.

– В таком случае, – вздохнул Саргон, – царевичу следовало бы посадить зачинщиков на кол. Ведь особа посла священна… и неприкосновенна…

– А я говорю тебе, – отозвался жрец, – изгони злобу из сердца твоего и не жалуйся, а то, когда начнут судить этих негодяев, весь мир узнает, что посол царя Ассара водится с финикиянами и, что еще хуже, ходит к ним в гости по ночам, один. И, главное, что ты ответишь, когда твой смертельный враг канцлер Лик-Багуш спросит тебя: «Скажи-ка, Саргон, с какими это финикиянами ты встречался и о чем беседовал с ними среди ночи у их храма?…»

Саргон продолжал вздыхать, если можно назвать вздохами звуки, похожие на ворчание льва.

Вдруг в комнату вбежал ассирийский офицер. Он преклонил колени, коснулся лбом пола и сказал Саргону:

– Свет очей нашего владыки! У крыльца остановились сановники и вельможи, а с ними наследник фараона. Он хочет войти сюда, очевидно, чтобы оказать тебе почести.

Не успел Саргон отдать распоряжение, как в дверях показался царевич. Он оттолкнул рослого часового и быстрым шагом направился к Саргону, который так растерялся, что продолжал лежать на своей подстилке, не зная, что ему делать: бежать ли нагишом в другую комнату или залезть под войлок.

На пороге остановились несколько ассирийцев-офицеров, изумленных вторжением наследника вопреки всякому этикету. Но Издубар сделал им знак, и они исчезли за завесой.

Наследник был один. Свита осталась во дворе.

– Привет тебе, посол великого царя и гость фараона! – произнес Рамсес. – Я пришел узнать, не нуждаешься ли ты в чем-либо. Кроме того, если у тебя есть время и желание, я хочу предложить тебе проехаться по городу верхом на скакуне из конюшен моего отца – со мной, в сопровождении нашей свиты, как и подобает послу могущественного Ассара – да живет он вечно!

Саргон лежал и слушал, ни слова не понимая, но когда Издубар перевел ему речь царевича, он пришел в такой восторг, что стал биться головой об пол, повторяя: «Ассар и Рамсес! Ассар и Рамсес!» Успокоившись, он начал извиняться, что столь знатный гость застал его в таком плачевном виде.

– Не гневайся, господин мой, что я, презренный червь, лежащий у подножия твоего трона, таким странным образом выражаю радость по поводу твоего прибытия. Я рад вдвойне, ибо, во-первых, мне оказана неземная честь, а во-вторых, я в своем недостойном умишке заподозрил, что это ты, господин, был виновником моего вчерашнего злоключения. Мне даже казалось, что я чувствовал на спине твою дубинку, которая работала лучше других.