Фараон

– Как бы нам только не помешала эта еврейка Сарра, – сказал после минутного молчания Дагон. – Она ожидает ребенка, которого наследник уже сейчас любит. А если родится сын, все остальные отойдут на второй план.

– У нас найдутся деньги и для Сарры, – заявил Хирам.

– Она ничего не возьмет!.. – рассвирепел Дагон. – Эта негодница отвергла драгоценный золотой кубок, который я сам ей принес.

– Она думала, что ты хочешь ее надуть, – вставил Рабсун.

Хирам покачал головой.

– Не о чем беспокоиться, – проговорил он, – куда не проникнет золото, туда проникнут отец, мать, любовница… А куда не проникнет любовница – проникнет…

– Нож… – прошипел Рабсун.

– Яд… – прошептал Дагон.

– Нож – это слишком грубый способ… – заключил Хирам. Он погладил бороду, задумался, наконец встал и вынул из складок одежды пурпурную ленту, на которой были нанизаны три золотых амулета с изображением богини Ашторет, затем вытащил из-за пояса нож, разрезал ленту на три части и два куска с амулетами вручил Дагону и Рабсуну.

Потом все трое направились в угол, где стояла крылатая статуя богини, скрестили руки на груди, и Хирам вполголоса, однако вполне отчетливо произнес:

– Тебе, матерь жизни, клянемся верно блюсти наш договор, не зная отдыха до тех пор, пока священные города не будут ограждены от врагов, которых да истребит голод, мор и огонь!.. Если же кто-нибудь из нас не сдержит клятвы или выдаст тайну – да падут на него все бедствия и всякий позор… Пусть голод терзает его внутренности и сон бежит от налившихся кровью глаз. Пусть отсохнет рука у того, кто поспешит ему на помощь, сжалившись над несчастным. Пусть на столе его хлеб превратится в падаль, а вино – в зловонную сукровицу. Пусть родные его дети перемрут и дом его наполнится незаконнорожденными, которые оплюют его и выгонят. Пусть сам он умрет, всеми покинутый, после долгих дней страдания в одиночестве, и пусть подлое его тело не примет ни земля, ни вода, пусть не сожжет его огонь, не пожрут дикие звери… Да будет так!

После этой страшной клятвы, половину которой произнес Хирам, а половину все трое повторили дрожащим от бешенства голосом, когда гости перевели дух, Рабсун пригласил их к трапезе, где вино, музыка и танцовщицы заставили их на время забыть о предстоящем деле.

Книга вторая

Глава I

Невдалеке от города Бубаста находился большой храм богини Хатор.

В месяце паини (март – апрель), в день весеннего равноденствия, часов в десять вечера, когда звезда Сириус склонялась к закату, у ворот храма остановились два жреца, пришедшие, по-видимому, издалека. За ними следовал паломник. Он шел босиком, голова его была посыпана пеплом, лицо закрыто лоскутом грубой холстины.

Несмотря на ясную ночь, черты двух других путников также нельзя было разглядеть. Они стояли в тени двух исполинских статуй богини с коровьей головой, охранявших вход в храм и милостивым своим оком оберегавших ном Хабу от мора, засухи и южных ветров.

Отдохнув немного, паломник припал грудью к земле и долго молился. Потом встал, взял в руки медную колотушку и постучал в ворота. Мощный звон прокатился по всем дворам, отдался эхом от толстых стен храма и пронесся над пшеничными полями, над крышами крестьянских мазанок, над серебристыми водами Нила, где слабыми вскриками ответили ему разбуженные птицы.

Наконец за воротами послышался шорох и кто-то спросил:

– Кто нас будит?

– Раб божий Рамсес, – ответил паломник.

– Зачем ты пришел?

– За светом мудрости.

– Какие у тебя на это права?

– Я получил посвящение в низший сан и во время больших процессий в храме ношу факел.

Ворота широко открылись. На пороге стоял жрец в белой одежде. Протянув руку, он медленно и внятно произнес:

– Войди. И когда ты переступишь этот порог, да ниспошлют боги покой твоей душе и да исполнятся желания, которые ты возносишь к ним в смиренной молитве.

Паломник припал к его ногам, а жрец, делая какие-то таинственные знаки над его головой, прошептал:

– Во имя того, кто есть, был и будет… кто все сотворил… чье дыхание наполняет мир зримый и незримый и кто есть жизнь вечная…

Когда ворота закрылись, жрец взял Рамсеса за руку и в темноте повел его между огромными колоннами в предназначенное ему жилище. Это была небольшая келья, освещенная плошкою. На каменный пол была брошена охапка сена, в углу стоял кувшин с водой, а рядом лежала ячменная лепешка.

– Я вижу, что здесь я действительно отдохну от гостеприимства номархов! – весело воскликнул Рамсес.

– Думай о вечности! – произнес жрец и удалился.

На царевича неприятно подействовал этот ответ. Несмотря на голод, он не стал есть лепешку и не выпил воды. Он присел на подстилку из сухой травы и, глядя на свои израненные в пути ноги, думал: «Зачем я сюда пришел?… Зачем добровольно отказался от своего высокого положения?…»

Голые стены кельи напомнили ему отроческие годы, проведенные в школе жрецов. Сколько побоев вынес он там!.. Сколько ночей провел в наказание на каменном полу! И сейчас он вновь почувствовал прежнюю ненависть и страх к суровым жрецам, которые на все его просьбы и вопросы отвечали неизменно: «Думай о вечности!»