Фараон

Первым замечает мое присутствие Геб, но вставать не спешит. Когда затихают последние ноты, я подхожу, чтобы погладить музыкантшу по волосам, и она замирает от неожиданности, не зная, бежать ли ей в объятия матери или принять этот неожиданный знак нежности.

* * *

Голос Тота наполняет мое сердце. Я хватаю свою писарскую палетку, тайное имя которой мне открылось в ходе ритуала Осириса в Доме Жизни – «Видеть и Слышать», – и отправляюсь в Долину Царей.

«Десятый час ночи», десятый час моей жизни.

Что продиктует мой покровитель? Направляя мою руку, он заставляет изобразить скарабея Хепри, символ нарождающегося солнца, возникающего из мрака. Сам Тот исцеляет око Гора, о котором заботятся богини. При содействии сокола и двух благорасположенных змей солнечная ладья продолжает свое движение.

Река, по которой она плывет, широка, однако вид утопленников устрашает. Что предвещают эти мертвые тела, плавающие неглубоко под водой? Молитва, которую я записываю на стене, отнюдь не мирного свойства: «Дайте мне стрелы, луки и остроги, и да будут стрелы быстры и натянута тетива! Да постигнет кара врагов, таящихся во мгле! Да приду я туда по дороге света!»

112

Незадолго до приема, устраиваемого в честь хаттских и ассирийских послов, жаждущих преподнести фараону дары в подтверждение прекрасного взаимопонимания между странами и их полнейшего одобрения его внешней политики, Тьянуни получил свежие донесения из сиро-палестинского региона. Войска все так же преследовали бедуинские племена; ущерб, ими причиняемый, значительно уменьшился, хотя до полного искоренения этого зла было еще далеко. Недавно одного шпиона Тьянуни нашли убитым в пустыне. Скорее всего, он пал жертвой собственной неосмотрительности, когда пытался разыскать банду головорезов. Но ни один караван не был атакован, так что безопасность торговых путей была обеспечена.

Еще одно досье заслуживало внимания. Анонимные доносы на ряд сирийских вельмож, лояльных к Тутмосу. Если верить доносчику, все они сплошь лицемеры, которые, пользуясь своим положением, обворовывают страну.

Тьянуни решил передать эти сведения Минмесу – как-то он отреагирует? Если друг детства Тутмоса прикажет Пахеку расследовать это дело и наказать виновных, паршивые овцы будут изгнаны. А если, наоборот, постарается его замять, вывод будет печальный, хоть и крайне важный: Минмес – сам взяточник и поощряет себе подобных. Останется лишь уведомить царя.

* * *

Своей красотой и манерами Меритре очаровала послов, которых царская чета приняла с большой пышностью. Ни хатты, ни ассирийцы не оказывали военную поддержку государству Митанни, чье ослабление им было только на руку. Самой могущественной страной оставался Египет фараона Тутмоса, отношения с которым надлежало всячески укреплять.

Пир подходил к концу, а Минмес, сидящий рядом с Тьянуни, говорил лишь о стройках и обновлении храмов.

«Значит, человек из самого близкого круга царя поддался алчности», – думал глава тайной службы. Скандал обещал быть масштабным, и судьи под руководством первого министра, который не потерпит предательства, вынесут суровый приговор…

Тьянуни не испытывал личной неприязни к Минмесу. Единственное, чего он хотел, – это сохранить институт власти фараона и устранить лихоимцев, способных ее запятнать.

Оторвавшись от супруги-ливанки, не пропускавшей ни одного приема, Минмес подошел к Тьянуни, уже направлявшемуся к выходу из сада, которым громко восхищались дипломаты.

– Я изучил то досье. В твоем распоряжении есть хоть что-то, подтверждающее обоснованность этих обвинений?

– К несчастью, нет.

– Единственный способ узнать правду – поручить Пахеку тщательно все расследовать. Я передаю ему все полномочия.

Тьянуни испытал глубочайшее облегчение.

* * *

– Ступайте прочь, обе! Я устал.

Девушки со смехом покинули ложе заместителя градоначальника Тунипа, тучного и малопривлекательного внешне, зато щедрого. Присягнув на верность Тутмосу, этот землевладелец в деньгах только выиграл: конечно, подати приходилось платить высокие, но египетская администрация разрешила ему приобрести высокодоходные фермы и земли. И вот, радуясь, что принял сторону сильнейшего, чиновник позволял себе тысячу и одно удовольствие.