Фараон Эхнатон

В поздний час, когда лавка Усерхета обычно пустует, неожиданно заявился… Как бы вы думали – кто? Сам Джехутимес. Начальник ваятелей. Любимец его величества. Зашел один. Без друзей. В этот очень поздний час.

Первейший закон лавочника: ничему не удивляться. Мало ли кому вздумается забрести к нему? В лавке – вкусная еда. Здесь – красивейшие девушки. Здесь каждого почитают. Здесь внимание, услужливость крайняя. Неважно, что сменилась в городе первая стража. Неважно, что звезды устало светят. Небесное вращение идет своим чередом. Земная жизнь – своим. Что же до Усерхета, – он может и вовсе не спать. Прикорнет на час – и отдохнул. Так он провел всю жизнь и достиг уважения. Некоторого богатства. Собственными трудами и стараниями. И голова у него – своя. Он всегда думает ею. Без посторонней помощи…

Лавочник встретил ваятеля радушно. То горбясь в поклоне, то выпрямляясь с улыбкой.

– Я работал целый день, – сказал Джехутимес. – Я работал, и глаза мои не видели ничего, кроме камня. Даже и не заметил, как ушли мои помощники.

– Разве они не простились с тобой?

– Возможно… Я ничего не слышал…

– Как это так? – Лавочник был изумлен. Как это человек может ничего не слышать и ничего не видеть, погруженный в работу? Разве так работают?

– Всякое бывает, Усерхет. Вот иду и думаю: зайду-ка в лавку, – может, найдется кусочек гуся у доброго хозяина?

Лавочник усадил Джехутимеса. В лавке было совсем пусто, если не считать некоего мужчину, доедавшего ужин. То был рослый, средних лет человек. На вид – крепыш. На вид – самый обыкновенный крестьянин, который месит грязь на поле своем. Под палящими лучами. Обвязав голову льняным платком. И месит, и месит, и месит грязь…

Откуда этот усталый с дороги и не успевший помыться крестьянин?.. Джехутимес, признаться, рассчитывал, что нынче, в это позднее время, сумеет поговорить с Усерхетом с глазу на глаз.

Лавочник сообразил, в чем дело. Его профессия – явная и тайная – научила его читать в душах, догадываться о большом по незначительным признакам, увидеть то, что неведомо другим. И он поспешил с разъяснениями:

– Досточтимый Джехутимес, этот человек, поедающий мясо с превеликим удовольствием, – мой родственник. Он живет в хесепе Эмсух. У него там небольшой надел земли. Зовут его Ипи.

– Ипи?

– Да, так же, как начальника царских покоев. Однако этот Ипи живет много хуже того Ипи.

– Наверное, Усерхет, наверное, – согласился ваятель.

– Да что я говорю?! Этот Ипи ест глину и песок. А того Ипи, царского, грязь не касается, даже золоченой обуви.

– Возможно, Усерхет, возможно.

– Да что я говорю, Джехутимес?! Этот Ипи спит на соломе, и блохи пьют из него кровь и зимой и летом. А тот, царский Ипи, не знает, что такое блоха – ездят ли на ней верхом или же охотятся за нею в камышах!

– Пожалуй, это так. Пожалуй.

– Да что я говорю, Джехутимес?! Этот Ипи привык слушать музыку своего живота. А тот Ипи услаждает слух свой только арфой, только флейтой, только пением голосистых певцов и певиц!

– Все может быть, Усерхет.

Лавочник не на шутку распалился. Он сжал кулаки. Жилы на шее его вздулись. Пот выступил от напряжения у него на лбу.

– Да что я говорю, Джехутимес?! Не только это! Ипи и вся его семья ест грязь и молотый камень, который стачивает зубы. А тот Ипи угощает свою семью дикой уткой, куропаткой и мясом домашней птицы.

Джехутимес молчал.

– Да что я говорю?! Смотри, сколько детей у этого Ипи! – И лавочник начал счет: – Уа, сон, хемет, афт, туа, сас, сехеф…

– Сесенну, – подсказал крестьянин.

– Да! Сесенну!.. Восемь, восемь, восемь! Восемь ртов. Восемь желудков. И все хотят есть. Хотят хлеба. И мяса. И жира. – Усерхет обратился к крестьянину: – Ипи, поклонись этому великому господину, который ежедневно видит царя, как ты меня сейчас.

Ипи встал, сделал шаг вперед и чуть было не расшиб в поклоне лоб.

– Великий господин, – сказал он, – все, что говорил Усерхет, – истинная правда. Пять десятилетий я живу на свете. Конечно, это удивительно, что я живу. О чем это говорит? О том, что живу. А еще? О том, что человек – существо препротивное. Он может жить. Он создан только для этого. Набей желудок любым дерьмом – и ты будешь существовать. Мы собираем целый день травы. Всей семьей. Мы собираем крапиву. Мы собираем траву миу и траву уму. Мы собираем даже уад-уад, от которой дохнут мухи.

– Что это за травы? – спросил ваятель. – Я не слыхал о них ни плохого, ни хорошего.

Крестьянин пояснил:

– Это так называем мы, неграмотные люди. Они растут на болотах. Наш просвещенный хаке-хесеп смеется, когда слышит эти слова. Он прибыл к нам из Мен-Нофера. Этот город славится своей ученостью испокон веку. И наших трав не разбирает… Но я совсем не о том, господин великий. Если бы твоя милость снизошла на нас и ты бы выхлопотал для меня пол-аруры земли. Рядом с моим полем есть такой свободный участок. И мы с семьей кое-как прожили бы свой век. Не умерли бы с голоду.

Лавочник сказал:

– Теперь ты слышал все сам, Джехутимес.